Думая обо всех этих подлостях истории, я бродил по кладбищу. Чугунная доска со словами на немецком и русском: «Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей родины».
На каменных плитах, ушедших в плотный травянистый дерн бесхитростные надписи, сочиненные боевыми товарищами погибших солдат:
«Младший лейтенант Никитин Александр Михайлович. 24.4.1945 года». И все…
«Солдат Киляков. Погиб в боях за родину 5.1.45 г.» А вот эпитафия, короче которой не бывает: «Измайлов Абандула».
Бои в Потсдаме, видимо были столь жестокими, что не всегда у живых находилось время и силы, чтобы похоронить павших достойно, выяснить все имена и фамилии. Потому-то на кладбище чуть ли не каждая третья могила – безымянная. «Здесь похоронены 3 бойца советской армии, погибшие в боях за свободу и независимость нашей родины». Или: «Солдат Дельнов Иван Сафронович, с ним 4 человека».
Множество солдат похоронено уже после победы – в Потсдаме были громадные военные госпитали, в которых умирали наши тяжело раненные победители: «Шаповалов Алексей Филиппович. Погиб 13.6.1946 года»… И все равно – не «умер», а «погиб»!.. «погиб на боевом посту», «погиб при выполнении служебных обязанностей»… А вот плита с датой 7 августа 1945 года, война три месяца как закончились, но слова звучат все с той же торжественностью: «Погиб в боях за родину»…
Всего их здесь больше тысячи человек… Среди них есть и женщины. Связистки, медсестры.
Липы роняют семена с крылышками на могильную землю, в их зеленом чреве курлычат голуби, часы на колокольне со звоном отмеряют время. Оно идет, оно плывет над Потсдамским дворцом, где хранятся великие хартии, подписанные сталинской дланью. Время бесшумно парит над развалинами берлинской стены и над богатырским изваянием солдата с ребенком на руках в Трептов-парке. Оно, как вечерний воздух, мерцая, струится над русской деревней, где жили в XVIII веке наши солдаты, заложники Янтарной комнаты…
Лежат крепостные мужики-гренадеры в прусской земле, лежат рядом с ними их потомки, «гул забвения и славы», сливаясь с медным боем часов, плывет над могилами… А в это время жрецы толлерантности и политкорректности талдычат о том, что России следует «возвратиться в историю Европы». И это они говорят в Потсдаме, где сыны России в 1945 году определили на несколько поколений ход этой самой пресловутой истории…
…А Франкфуртская книжная ярмарка прошла, как и было ей положено. От России туда приехали за государственный счет аж целых сто тридцать писателей, поэтов, редакторов, литературных агентов, воспитанных в духе политкорректности и толерантности… Среди них не было ни одной души, представляющей патриотическое крыло русской литературы. Развлекалась делегация на халяву во все тяжкие. Художник Гриша Брускин в кампании с Дмитрием Приговым, Ириной Прохоровой и Львом Рубинштейном организовали перформанс: «Гуд Бай СССР» Как пишет «Российская газета» от 10 октября 2003 года Брускин смастерил из Пригова космонавта, «загипсовал своего друга в полосы бумаги, ткани, какие-то тряпицы и обрывки войлока. Космонавта чуть-чуть раскрасили, а Ирина Прохорова в белом фартуке и красном галстуке начала обучать новорожденного грамоте… Космонавт изображал СССР. Замысел художников понятен: глупое гипсовое создание заслуживает только смеха и безжалостного изгнания из сердец».
Вот так поглумились на мировой тусовке наши мародеры над прошлым, поплясали на Потсдамском кладбище, на могилах всех погибших в новой гражданской войне – карабахской, абхазской, приднестровской, чеченской, порадовались нашествию на их родину СПИДа и наркотиков, умилились заказным убийствам, вымиранию народа, беспризорщине. Посмеялись над вымерзающим людом Камчатки… Вот что такое перформанс по-франкфуртски.
Словом, как сказал гениальный немецкий поэт: «Нет великого Патрокла, жив презрительный Терсит»…
2003 – 2007 гг.
«Себя губя, себе противореча…»
Турецкая Анталия встретила нас с женой горячим песком, нежным рокотом Средиземного моря и лающей немецкой речью, которая звучала всюду – на пляже, в сауне, в ресторане. Я сразу вспомнил, что писал Осип Мандельштам о немецкой речи:
Себя губя, себе противореча,
Как моль летит на огонек полночный.
Немки были, как и положено им, крупными и мясистыми, а в немцах при желании можно было увидеть выродившихся потомков древних тевтонов, либо сподвижников Мартина Лютера, либо даже сыновей прославленных асов из люфтваффе. Гуляя по песчаным дорожкам, они трясли грузными животами, их плечи и груди были разукрашены татуажем – временными фальшивыми татуировками, изображавшими то каких-то хищных птиц, то чертей и другую устрашающую нечистую силу. Ходили немцы надменно и даже спесиво, но было видно, что у многих из них одышка, у кого-то больные коленные суставы, у кого-то пальцы, скрюченные отложением солей. Их лица с тяжелыми подбородками были разукрашены багровыми, а то и синими склеротическими прожилками, видимо, от неумеренного потребления пива.
Кстати, о пиве. Его, а также другие местные напитки в нашем клубном отеле наливали даром. Впрочем, может быть, и не даром, поскольку называлась эта услуга в переводе на русский язык очень завлекающе: «все включено». Вроде бы, поскольку все оплачено, пей с утра до вечера, цеди из бочонков вино, подставляй бармену стакан под янтарную пивную струю, показывай пальцем на бутылки с местным коньяком… Все включено!
От курортной скуки и ежедневного наблюдения за немцами я быстро заскучал и вспомнил, что прихватил с собой из России жуткую и знаменитую книгу, о которой много слышал всю жизнь, но так и не удосужился прочитать до сей поры. Она лежала у меня в чемодане, на самом дне, старательно завернутая в спортивные штаны, и называлась «Майн кампф»…
Дело в том, что за неделю до отъезда я пошел на траурный митинг, которые ежегодно устраиваем мы, «красно-коричневые», на задах Белого дома в память обо всех убиенных Ельциным осенью девяносто третьего… Народ медленно стекался от метро к стадиону, на ограде которого были прилеплены портреты погибших. Под портретами горели свечи, кое-где лежали бумажные цветы и осенние астры. Прямо на тротуаре шла бойкая торговля свежими газетами и патриотической литературой. Многие из торговцев знали меня и то и дело предлагали свой товар:
– Станислав Юрьевич! Есть новое издание Солоневича! Станислав Юрьевич! Брошюра Юнга о холокосте! Станислав Юрьевич! «Молния» – газета настоящих коммунистов!
Я улыбался, благодарил и медленно шел дальше. Но книгоноши не унимались:
– Станислав Юрьевич! А что бы вы хотели?
– Да разве что «Майн кампф», – отшутился я, понимая, что едва ли у кого-то из них сохранилась эта книга, изданная, по слухам, несколько лет тому назад каким-то отчаянным издательством.
Но через минуту я почувствовал на плече чью-то руку. Худой, изможденный человек моего возраста, отвернув борт капроновой куртки, показал мне черную обложку, на которой золотыми, готическими немецкими буквами было пропечатано роковое название «Mein Kampf».
