В. К. Читателей наверняка интересует ваше мнение о Путине.
Ю. Б. Наш новый президент покуда еще неразгаданная загадка, новая непрочитанная книга с короткой аннотацией, сообщающей нам сведения – и нечто обещающие, и весьма общие. И возникает тысяча недоуменных вопросов к Владимиру Путину, когда рядом с ним появляется обрюзгшая физиономия закоренелого пьяницы, бывшего «всенародно избранного» президента, варварски жестоко разрушившего Российское государство, но теперь произносящего вялым коснеющим языком сентенции, отвратительно пахнущие ложью: «Берегите Россию». Ему бы вместе с Иудой Горбачевым и «философом» из Канады Яковлевым стоять на коленях, посыпать голову пеплом, в покаянии царапать грудь и просить прощения у народа перед уходом в монастырь!
Как раскроются человеческие свойства нового президента? Как проявится его натура? Он заурядный политик, как большинство, или цель его – использовать возможность политики не как средство, а как искусство, сохраняющее достойное положение государства, культуру, материальный достаток народа? Как бы это ни звучало сентиментально, но какое было бы благо, если бы новоизбранный президент увлекал наш много переживший народ благородством идей, состраданием и дерзостью в достижении долгожданного общего добра!
Я убежден, что хороший политик выражает главные процессы общественного развития с его социальными особенностями и противоречиями, заурядный – видит в политике удобное словесное средство, провокационную, без угрызения совести и брезгливости, мистификацию для взлезания к власти, а значит – к личному преуспеянию, которое дает власть.
И вот уже десять лет подряд занавес над Россией и открыты все шатающиеся декорации, все наши безумства «перестройки» – разгромные реформы, нищета, неизлечимые болезни, повышенная смертность, вымирание нации (почти по розенберговскому плану «Ост»), моральное бесстыдство, тирания криминала, современное одичание – продажность и предательство. Подлинные же ценности жизни продолжают надламываться противоестественными условиями действительности, равнодушием людей, изощренными фокусами свободы.
И огромный корабль России в самом деле как бы безжизненно потерял ход среди Бермудских островов в мистическом треугольнике Атлантического океана, где в течение века бесследно исчезали в небытие десятки кораблей и самолетов – в этой страшной ловушке природы. Винты машины моей любимой Отчизны едва работают, стрелка компаса неподвижна, приборы показывают на нуль.
Вот откуда невеселое название моего романа и невеселое настроение его.
Будут ли перемены? Они нужны, крайне нужны!
В. К. Помните, вы дали мне целую пачку записок, полученных за последнее время на встречах с читателями? Там много вопросов к вам. Немало вопросов, вам адресованных, и в почте «Правды», «Советской России». Я отобрал наиболее интересные, на мой взгляд, не только для автора конкретного письма или записки, но для многих. Вот первый вопрос: как вы сегодня относитесь к давним и широко известным своим романам «Тишина», «Горячий снег», «Батальоны просят огня»? Ведь прошло более 30–40 лет со времени их напечатания. А «Берег» был напечатан 25 лет назад… Может быть, сегодня вы написали бы их иначе?
Ю. Б. Наверное. Если бы сейчас я стал писать эти романы, написал бы их по-другому. Но это не значит, что написал бы лучше.
В. К. Вопрос тоже литературный, но спроецированный на сегодняшнюю жизнь: скажите, как относиться в наше тяжкое время к толстовскому «чуть-чуть» в искусстве? Не парадокс ли это? Толстой ведь писал прямо и резко.
Ю. Б. В искусстве есть удивительный и почти неуловимый инструмент художественности. Да, Лев Толстой называл это качество таланта и художественности «чуть-чуть». Чудодейственное «чуть-чуть» не утончает стиль и форму до изощренности и изысканности, но оно не терпит громоздкой перегруженности материалом, внеисторичности, смещения законов времени и пространства, модернизации, насилия над историей. Прямолинейность, клевета, грубая намеренность, истерический юмор, истина вкось делают современную литературу или непристойно орущей в мрачной общественной уборной с разбитой лампочкой, или весело-пошленькой, виляющей голым задом на авансцене, перед глазами тысячу раз оглупленного зрителя и читателя.
Бесконечно жаль, что нашу величайшую в мире советскую литературу подстрелили на лету, и она, ломая строй, кружит, снижается, но еще держится на высоте раздробленной стаей.
В. К. Несколько читателей спрашивают вас: может ли человек, не воевавший никогда, написать талантливо о войне?
Ю. Б. Возможно, и появится когда-либо такой роман. Но все-таки я испытываю большое сомнение в реальности рождения сильной, яркой, правдивой прозы о войне, написанной отраженной энергией дальних зеркал, в которых нельзя увидеть свое лицо.
Человек, ни разу не ощутивший смертельный ветерок осколка возле щеки, ни разу не вдохнувший удушливый хищнически-чесночный запах тела, или ни разу не видевший огненный жар раскаленного до фиолетового свечения металла, вонзившегося в землю перед ногами, или не испытавший знобящего удара первого ранения – написать о войне правду не сможет. Предполагаемый роман способен нести только «отражение отраженного отражения», бледную тень событий и характеров, заимствованных из знаменитых книг. В нем не будет главного – искреннего чувства, что и есть в конце концов правда.
Рациональная художественная идея вряд ли может нас покорить, хотя имеет право на существование и литература оголенных формул.
Вместе с тем хочу добавить, что в последнее время появились два прекрасных романа, связанных с чеченскими и афганскими событиями – это «Чеченский блюз» Александра Проханова и «Тихая застава» Валерия Поволяева, книги писателей, которых обожгли недавние войны.
В. К. И вот серьезнейшая проблема: экономическая и научная. Вспоминается, что вы ведь до «перестройки» занимались проблемой поворота рек и, как известно, вместе со своими коллегами защитили нашу землю от чудовищной авантюры…
Ю. Б. Да, это вопрос вопросов, вы правы. Несколько лет назад по телевидению я услышал выступление одного известного академика, решительно утверждавшего, что загрязнение рек, озер, морей, океанов, отравление атмосферы химическими отходами не могут существенно изменить экономический баланс, не могут нарушить естественное течение жизни на земле, а в прессе он, академик, замечает преувеличенные страхи и паникерство малодушных. Он утверждал также, что земных сокровищ хватит нам, нашим внукам и правнукам, вследствие этого надо быть оптимистом, не проливать слезы, а сверхинтенсивно брать у земли ее богатства – добывать, использовать и продавать, продавать, продавать. Не знаю, почему академика не осенила идея продать Байкал с его кристально чистой пресной водой, которой осталось в мире всего 25 процентов. Японцы ведь не расстаются с мыслью о бесценном богатстве Байкала и некоторое время назад уже начинали переговоры о водопроводе «Байкал – Япония».
И тогда я подумал, что выступление этого ученого мужа напоминает тост невежды, обуянного тупым оптимизмом на пиру в момент смертельной болезни матери. У меня нет охоты спорить со жрецом науки, преисполненным неистребимой бодростью духа. Лишь хочется сказать: по меньшей мере преступно думать ученому, что возможности Земли – неисчерпаемый волшебный колодец. В конце концов каждый колодец исчерпаем, как, впрочем, исчерпаема и человеческая жизнь. И очень скоро может наступить день, когда мы поймем, что знали о надвигающейся смертельной опасности, но все же сами убыстряли гибель родного дома. Мы ничем не заменим ни озон, ни кислород, ни воду, не задержим таяние арктических льдов в «парниковом состоянии», не изменим человеческую структуру в смещенной среде обитания. Рецепты научно-фантастических романов здесь смехотворны.
