Дело в том, что из всех ограблений, коим подверглась за последнее время наша страна, самое страшное, может быть, – это духовное ограбление. Что значит Победа в Великой Отечественной войне? Что значат те выигранные великие сражения века? Нами выигранные! Это же нетленные сокровища, богатейшее наследие для поколений, которые придут вслед за нами. И этих-то духовных богатств наш народ лишают. Еще в советское время однажды я был приглашен в Индию. И спросил там военного министра: «Почему Индия в основном все-таки покупает наше оружие, а не американское, английское или какое-либо еще?» Он ответил: «Мы знаем, что немцы были под Москвой, что вы отступили до Сталинграда. Но немцы-то Москву не взяли, а вы Берлин взяли оружием своим».
В. К. Хороший ответ.
М. А. Наше оружие – это оружие Победы!
В. К. В том числе духовное, которое сейчас пытаются выбить, уничтожить.
М. А. Потому что им не нужна наша Победа! И особенно страдают от этого ветераны войны. Вот почему я обратился к Путину с открытым письмом, призвав вернуть Волгограду имя – Сталинград.
В. К. Увы, не прореагировал Путин ни на ваше письмо, ни на обращения других многочисленных ветеранов.
М. А. Это не Сталинграду нужно, это нужно России, нашему народу. Мы когда воевали, в сердце нашем было и Куликово поле, и Бородинское поле, и Чудское озеро – все было при нас. А что нынче сеют в души молодых определенные люди? У них есть программа, популярно изложенная в свое время Даллесом.
Мы сами тоже, конечно, виноваты. Потому что прозевали, как палочку духовной, идейной эстафеты перехватили наши враги и заменили ее ядовитым змеиным жалом.
В. К. А вам не горько, что в этом приняли участие – вольно или невольно – и некоторые участники войны, среди которых ваши коллеги-писатели?
М. А. Как же не горько?! Про покойников вроде бы плохо не говорят. Но я не мог простить Виктору Астафьеву, который утверждал, что мы победили своими трупами. Он как раз сам-то воевал очень мало. Он видел только кровь, ранения, как отрезают руки и ноги в медсанбате. Ему это все остальное закрыло.
В. К. Все это было, что говорить. Но война ведь складывается из многого и многого.
М. А. Начали противопоставлять (и до сих пор противопоставляют!) окопную правду и «штабную», или «генеральскую». Как будто в какой-то войне можно победить без командующих и без штабов. Лукавство все это, однако далеко не безобидное.
В. К. Вы своими книгами и статьями стараетесь бороться с этим.
М. А. Долго откладывал «Мой Сталинград» – все хотел побольше с духом собраться. Но когда уже не только Волгоград вместо Сталинграда появился, но и стали совсем нагло называть «Волгоградская битва», тогда я не смог дальше откладывать.
В. К. Все это горестно, Михаил Николаевич. У французов есть станция метро «Сталинград», площадь «Сталинград»…
М. А. Каково мне было, когда я был приглашен не одним мэром и не одного города, а шестью мэрами шести городов посетить Францию по случаю 50-летия разгрома немцев под Сталинградом! И где бы я ни был, они мне говорили: вы там, в Сталинграде, спасли не только себя, но и нас. Если бы вы видели, говорили они, как немцы после разгрома сталинградского подобрели сразу же к нам, какие они стали заискивающие, подхалимистые. Вот что такое Сталинград!
Во Франции я видел даже маленькие кафе – «Сталинград», школы – «Сталинград», и учащиеся этих школ подходили ко мне (я, кстати, нарочно повесил весь свой наградной иконостас, да и сами французы попросили меня, чтобы я надел все награды) – и вот дети подходили ко мне и эти награды целовали.
То же самое было в Бельгии и Голландии. В Бельгии красивая новая улица названа Сталинградская. Есть площадь в Англии, названная Сталинградской. А на Родине Сталинграда позорно от него отказались. От славы и гордости своей! Обо всем этом я написал в открытом письме президенту.
В. К. Не можете смириться, что оно осталось безрезультатным?
М. А. Не могу.
Август 2003 г.
Душа соборная
ПИСАТЕЛЬ ВЛАДИМИР ЛИЧУТИН
Пожалуй, более всего Владимира Личутина можно характеризовать так: художник слова.
Северянин, архангельский помор, принес он в современную литературу необыкновенное богатство и выразительность родного языка, раскрывшего талантливому сыну России самые заветные свои сокровищницы.
Он и мыслитель очень своеобразный, в чем убеждаешься каждый раз, читая новую его книгу или беседуя с ним.
Виктор Кожемяко. Прежде всего, Владимир Владимирович, поздравляю вас с премией «России верные сыны». Можно сказать, что все ваше творчество посвящено России. И в эти труднейшие для нашей Родины годы вы очень активно работаете. Буквально подряд печатались в журнале «Наш современник», а теперь вышли в издательстве ИТРК (спасибо ему за это!) трехтомная эпопея «Раскол», затем «Душа неизъяснимая» с подзаголовком «Размышления о русском народе», роман «Миледи Ротман».
Все это, по существу, исследование русской души – то в историческом плане, как на страницах «Раскола», то в сугубо современном, как в «Миледи Ротман». А «Душа неизъяснимая» соединяет разные планы и разные жанры: тут сегодняшний день и наша история, взгляд тонкого художника и прямая публицистика. Так вот, столько лет с пристальным вниманием вглядываясь в русскую душу, которая испокон веку на Западе считалась загадочной и которую сами вы называете неизъяснимой, что все-таки для себя раскрыли в ней?
Владимир Личутин. Видите ли, душа отдельного человека и племени порою весьма отличны и потому находятся в потаенном единстве и в страстной открытой борьбе. Душу народа нельзя разъять на составные и нельзя суммировать из частностей. Я полагаю, что соборная душа народа – не только и не столько мистическое и религиозное пламя, разлитое в крови нации, сколько норов его и характер, ум и разум, этика и эстетика, быт и побыт – то самое существенное, та самая изюминка, что и отличает одно племя от другого. Душа народа, вроде бы находясь во плоти народа, невольно изливается на все окружающее ее и оставляет свой отпечаток уже сугубо материальный. Душа – физиономия племени, соединяющая в себе множество оригинальных черт, позволяющих обитать в том пространстве, кое было даровано судьбою, а значит, Богом. Душа народа навечно обручена с пространством, и они взаимно одухотворяют, дополняют друг друга, созидая долговекое племя…
О русской «непонятной» душе многие размышляли в мире – с дурным умыслом и без оного, с любовным чувством и неприкрытым отвращением. Но понять душу народа – значит покорить его иль, признав величие его, отдаться ему на милость. А нам-то, глубоко русским, разве не хочется познать себя? Это вопрос… Ибо втайне, мне так кажется, мы знаем себя верно, а кабы не знали своей сути, для чего рождены были, то давно бы рассыпались, превратились в плесень и прах.
