И таких обстоятельств в русской истории сколько угодно: промышленник, предприниматель, купец часто были верны клятвенному слову, божбе.
И вот главное, может, и центральное чувство русской души – нестяжательство всячески попирается со всех сторон. Золотой телец, деньги, обман, игра, шулерство стали обычаем жизни и заслугою; ловкий мошенник, обманувший миллионы граждан, становится почетным гражданином, его сияющее жирное мурло не слезает с экрана. Условия новой жизни, фетиш «капусты», этот зеленый ярлык наклеиваются на физиономию России, чтобы через масонскую пирамидку с доллара мы взирали на божественный мир. Яд накопительства проникает в поры слабой души, расшатывает тысячелетние устои, подрывает заветы; нет страшнее врага для русского народа, чем дух стяжательства, поклонение мамоне, когда хитрость, лукавство почитаются за ум выдающийся. Мировой ростовщик, породив на Руси банду выкормышей, сутяжников, крючкотворов, восхваляющих оборотистых денежных тузов, своим цепким меняльным когтем кровавит душу до неизлечимых язв. Что скрывать, если даже тем доброхотам, что из награбленных миллионов отстегнули на храм Христа Спасителя копейку, повесили памятную доску на соборе и выбили зубилом имена на вечное поминание. Ишь вот, каков прохвост: ограбил вдовицу, затоптал младенца, пролил реки крови в Чечне, а ныне отстегивает от щедрот латунный грошик и велит, чтобы мы поклонились ему земным поклоном за его взносы. Стяжатель-процентщик, он, словно мышь домовая, в любую щель утянется в нитку, только успевай хватай. Прозевал – он уж гнездышко уконопачивает в твоей душе, нехристь коварная.
И ведь не сами деньги зло, но то, как они пополняют карман, как они воспринимаются сердцем, сколько чувств отдается, какое место занимают в душе, насколько обрезают мир и заслоняют Бога. Если деньги заработаны честным трудом, то они благо. Как и сам труд – великий подарок. Без постоянного вековечного труда не выстраивается храм в душе. Деньги ростовщика развращают, ибо окружающие видят легкость их добычи, безрисковость; они порождают тоску, зависть, жестокость. Деньги ростовщика походят на паутину, в центре которой сидит меняла и пьет кровцу из жертвы.
В. К. А как, на ваш взгляд, соотносятся, сосуществуют, взаимодействуют разные национальные характеры? И как здесь ведет себя в нынешних условиях наш характер, русский? «Иван Жуков, что из поморской деревни Жуковой, решил стать евреем…» Так начинается новый ваш роман «Миледи Ротман». Интересное, надо заметить, желание, любопытный эксперимент: Ивану евреем стать…
В. Л. Я думаю, что свойство всякого национального характера – замкнуться в себе, обособиться, заузить мир, чтобы не потонуть в нем. В чем духовная гибель Запада? Позабывшие волю иль только смутно помнящие ее, они сейчас удаляют границы, чтобы искусственно возродить то чувство. Но, увы, безнациональному человеку вовсе воли не видать, он везде будет пред всевидящим оком мирового процентщика.
Двадцать первый век – век борьбы национального чувства, национального самолюбия, национального характера с мировым пауком, пожирающим красоту мира, созданного Господом; борьба стяжателей с нестяжателями. В этом скрыт и наш смысл борьбы, наше неприятие Запада; противоречия кроются даже не в том, насколько Европа и Америка ушли от Бога, изменили Христу, но в том, что борьба нестяжателей со стяжателями из частной превратилась в общемировую. Вот почему мы так неприятны Европе, потому как не даем своим присутствием жить так, как они хотят, досадим им даже молча, не упрекая; вот почему так зол «золотой миллиард», кормящийся у доллара, на весь арабский мир, потому что и те, в силу свойств души, тоже исповедуют нестяжательство. Конфликт будет расширяться и не станет ему конца, пока всякий маленький народ не почувствует в полноте свою красоту и зрелость, пока не разглядит себя, особенного, в мировом цветнике культур. А стяжатели этот Божий букет хотят подстричь под нулевку, оставив на память лишь жесткий скелет, столицы и сухие ветви от погубленных цветов.
Я думаю, что и русский народ был не так вселюбив, как то проповедовали церковь и писатели. «Несть ни эллина, ни иудея» лишь в храме, под прикровом церкви, но выйдя из нее, каждый как бы надевает свои привычные плотские одежды и становится тем, кем создала судьба: русский – русским, татарин – татарином и т. д. И это хорошо; лишь так сохраняется благословенная и благодатная красота мира с его неповторимыми красками.
И прежде редко какой русский, например, женился на ненке, или башкирке, или чеченке: не позволяла не только замкнутость среды, но и верования. Даже живущие в одной деревне инаковерующие ложились на разные кладбища, гостились чаще в своем кругу, вели свой национальный быт, говорили своим языком, носили свои платья. Лишь московская знать в силу политических причин изменяла своим уложениям. Словом, предки наши каким-то особенным природным чутьем понимали, что нельзя смешивать расы, что от слияния кровей возникают особенные пламенные, нетерпеливые люди, с расхристанной, онеприюченной душою, способные принести на землю раздор и бучу.
Да, у меня в романе «Миледи Ротман» Иван Жуков решил стать евреем; вернее, не своей волею он пустился в опасное приключение, но новые переделыцики нации понудили, воззвав к перековке человечьего материала. Смутители ровной жизни, они весь двадцатый век баламутили Россию, и с этой опасной болезнью мы, к сожалению, перекочевали в третье тысячелетие. Передельцы мира постоянно хотят обезличить народы, превратить их в пыль, сеево, в песчаные пустыни, по которым, не зная пределов, катятся в вихре перемен злые и неуживчивые, эгоистические и безверные перекати-поле.
Но что получилось из этого предприятия? Снова вспоминается: «Их платье не по нам, наше платье не по ним».
В. К. Что еще хотели бы вы сказать о теме нового своего романа, который, как я заметил, очень быстро расходится?
В. Л. Собственно, роман-то не на еврейскую тему, а о новых лишних людях. Безумные люди, начав перестройку России, в первую очередь обрушились на мозг нации, на ее интеллект, и так-то подточенный, лишенный веры в двадцатом веке. На примере двух провинциальных «культурников» я показал, под каким безжалостным прессом оказалась наша земля. В соковыжималку пустили все лучшее, чтобы на выходе оказалась лишь липкая «капуста», а все остальное – вековые привычки, национальная этика, совесть, доброрадность, все Божьи заветы – пущены в отходы за ненадобностью. Но только внешне нация встречает это нашествие «гуннов» смиренно, порою и с учтивою улыбкою, но в почти каждой русской душе неугасимо тлеет пламень самовыражения и остерег: «Туда ли катимся?» Эта внешняя податливость обманывает многих и разочаровывает, понуждает отступиться от перековки русского человека. Горнило долгих тысячелетий, наверное, что-то стоило для нас, закалило внутренний сердечник, который не так-то просто истереть.
Кстати, эксперимент вовсе не новый: кто-то стремился стать англичанином, иной надел французскую шкуру, немцы и евреи пытались натянуть русское обличье и, впрочем, порою не без пользы для государства. Во многих сторонах культуры и наук они сыграли учительную роль. А вспомним Синявского, что жил под еврейской личиною. Я уж не вспоминаю уроки диффузии в мировом масштабе; но в осадке чаще всего оставались личная драма, угрюмое доживание иль запоздалое прозрение. В эти игры играть опасно…
