По западным подсчетам, нам для восстановления разрушенного в войну должно было потребоваться никак не меньше двадцати пяти лет. А когда у нас полетел Гагарин? Вот какой арифметики хочется от телеинформаторов! От этих умствующих… Вы подсчитайте и скажите. И люди увидят себя в своем подвиге. Народ себя увидит.
В. К. Который сегодня принизили до предела.
Е. И. Еще как принизили… А ведь в 1957-м уже полетел наш спутник. И при этом не надо забывать, что ведь мы были спровоцированы на гонку вооружения.
В. К. Забывается! Увы, слишком многое постарались вышибить из памяти у людей…
Е. И. Как же не вспомнить, что в 1945-м, сбросив атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, Америка предъявила главный ультиматум именно нам. Это для нас атомные бомбы сброшены были. Дескать, подчинитесь! И занимать нам тогда было не у кого…
Опять думаешь о нашей истории и о нашем характере. Мы уступчивые вообще-то, но – до определенного предела. Мы, русичи. И белорусы, и украинцы. Мы – народ трех языков. Мы – трехнародный народ. Мы – народ трех культур. Так какое может быть разъединение? А советский наш народ?!
Земля земель сомноженных народов,
Соборный свод согласных языков.
Это я когда-то написал о Советском Союзе и считаю, правильно написал.
В. К. Вот вы говорили, Егор Александрович, что иногда те самые «телеумствующие» называют вас советским поэтом, чтобы оскорбить. То есть выражают таким образом презрение. А сами вы как относитесь к этому? Как воспринимаете?
Е. И. Как награду. Что такое советская литература, советская поэзия? Великое явление, иначе сказать не могу.
Говорят, писали под пистолетом. Дескать, все можно заставить сделать. Но кто заставил Гастелло совершить его подвиг? А что, командир роты под пистолетом гнал Матросова на вражескую амбразуру? А сколько у нас было Матросовых и Гастелло?! Это говорил характер, убеждения говорили в человеке. Маресьева что двигало – безногого на самолет и в бой?…
Во Второй мировой войне участвовали нации великих литератур: Англии, Франции, Германии, Италии и Соединенных Штатов… И давайте зададимся вопросом: создана ли там такая поэзия во время той грандиозной войны? Где есть еще, скажем, свой «Василий Теркин» – под именем Том или Ганс? Нет, не может предъявить его ни великая немецкая, ни великая английская литература.
Так что же, Твардовский «Василия Теркина» под пистолетом писал? Или Сурков свою «Землянку» тоже под пистолетом?
А Исаковский! У меня всегда мурашки по коже бегут, когда я слышу: «С берез неслышен, невесом слетает желтый лист…» Или «Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью…» Не убили, как некоторые иногда произносят, а именно сгубили, потому что убить можно и равного по силе, а сгубить – беззащитного: женщину, ребенка. Вот как точен был в слове Исаковский!
И наши фильмы, многие из которых до сих пор вызывают восхищение, созданы под пистолетом? У нас же был великолепный кинематограф! А сегодня? Что, вообще, создано за последние десять – двенадцать лет?
… Конечно, если возвращаться к советской литературе и в целом к советскому искусству, то они держались не только на пафосе. Там и юмор был (но не который от дьявола, а от Бога), и лирика. Песни-то лирические какие!
Да и вообще, все самое человечное мы брали из мировой культуры. У меня про это – стихотворение «Железный занавес». Если он и был, занавес, – то против отравы. А великая литература Запада была в каждом нашем доме. Когда я выступал в английском парламенте, сказал так: конечно, Шекспир – ваш, а Пушкин – наш, но загляните в домашние библиотеки советских людей, и вы убедитесь, что Шекспир тоже наш!
О чем это говорит? Не только писатели и поэты у нас были великие, но и великий читатель, равного которому, я думаю, не было и нет во всем мире! Я многие годы возглавляю общество книголюбов России. В советские годы десять миллионов человек! Ну ладно, пусть сколько-то были в обществе формально. И все равно миллионы любящих книгу художественную, научную, политическую. Где еще в мире есть что-нибудь подобное?
Помню, на роман Анатолия Иванова «Вечный зов» пришло с мест три миллиона заявок. И мы досадовали в издательстве «Советский писатель», что можем выпустить только двести тысяч…
Феномен, который еще будут изучать и изучать! Я беру сравнительно небольшой отрезок времени – около двадцати лет и только один, как нынче принято говорить, регион – Сибирь. Сколько же вышло отсюда замечательных писателей! Шукшин, Чивилихин, Распутин, Вампилов, Куваев… Да и Петр Проскурин, по существу, отсюда. Астафьев, которого я очень любил. Удивляюсь, зачем он вдруг пошел против самого себя – против своей натуры, против собственного таланта! Неужели тщеславие оказалось выше?…
А возьмите наш Север. Личутин там появился – небольшого росточка и таланта огромного. А раньше – Федор Абрамов, который очень сильно свое слово сказал…
Уралец Юрий Бондарев, волжанин Михаил Алексеев. Первоклассные поэты – русские, белорусские, украинские, грузинские… Да не обоймешь ее, советскую-то литературу. Один Шолохов – эпоха целая.
В. К. Раз уж об этом зашла речь, давайте вспомним, как входил в литературу советский русский поэт Егор Исаев.
Е. И. Не люблю о себе говорить. И вообще, как-то стыдновато бывает: народ в бедствии, а столько вокруг разных чествований, презентаций, юбилейных тостов…
В свое время, когда состоялся у меня творческий вечер на телевидении, в студии «Останкино», задали мне вопрос: «Кто были первыми вашими учителями в поэзии?» Надо бы блеснуть приближенностью к великим. Ну, конечно, Пушкин, конечно, Лермонтов, Некрасов, Есенин… А я говорю: да воронежские девчата. Вот кто были первые мои учителя.
Они же почти все были поэтами, почти все сочиняли частушки! И не потому, что жанр такой, а потому что необходимость. Как необходимость быть красивой, необходимость любить. Вот она любит Петьку – и сочиняет частушки не для кого-нибудь, а для Петьки. Песни она от матери берет, а частушки – свои. От них я и пошел.
Мне говорят из зала: «Ну-ка, а спойте частушки-то». А у меня сразу из тех лет:
Я иду – они лежать,
Три майора на лугу.
Тут уж я уж растерялась,
Тут уж я уж не могу.
Зал взорвался от восторга. Продолжаю – теперь парень поет:
Я, бывало, лёдом, лёдом,
Лёду нету – я водой,
Я, бывало: «Нюрка! Нюрка!»
Нюрки нету – я домой…
В. К. Наших читателей, несомненно, интересует ваша родословная. Где ваша родина?
Е. И. Село Коршево, Бобровского района. Это исконно русская воронежская земля. Суворин в Коршеве родился – знаменитый потом издатель, для Чехова, в частности, много сделавший. Он же крестьянин! Ленин писал: Суворин начал как крестьянин, а кончил как черносотенец… Ну вот, отец его, будучи солдатом, стал уважаемым по службе, и потому сыновья получили возможность учиться. Один пошел в кадетский корпус, а другой вот – в гимназию. И так далее. Две школы после на свои средства в родных местах построил, об этом тоже забывать нельзя…
