Совещание назначили на полдень. Однако открытие задержалось. Причиной тому стало желание рейхслейтера лично проверить списки прибывших. Вскоре по залу пронесся слушок, будто тех, кто проигнорировал прибытие в столицу, ждет виселица.
В зале стояла тишина. Голову каждого присутствующего здесь руководителя местной партийной организации сверлила одна мысль: что будет дальше? Новая чистка, как в июне 1941-го, когда Рудольф Гесс сбежал в Англию? Тогда много голов полетело. На всех уровнях. Так то просто побег, а тут — покушение на жизнь самого фюрера. Нет, такое не прощают.
Вскоре секретариат подал отчет: прибыли все, за исключением трех человек.
Борман смотрел в противные ему лица и думал: тех троих расстреляли вчера вечером. А сколько еще предательских глаз расматривают его в данный момент? Смотрят на него и думают только о том, как скинуть толстячка Бормана с вольготного места? Причем все, сволочи, смотрят преданно, с подобострастием. Так смотрят, чтобы он не догадался об их измене.
Следовало начинать.
Борман прокашлялся в кулак, наклонился ближе к микрофону:
— Я не могу сказать, что рад видеть вас сегодня в этом зале. Потому что в моем сердце нет радости. На Адольфа Гитлера, лидера партии, на честь и совесть нашей эпохи, было совершено покушение! — Борман специально замолчал, опустил глаза. Сейчас несколько специально предупрежденных им людей встанут с места. Вслед за ними должны будут подняться и все остальные гаулейтеры. Вот, началось. Партайгеноссе принялся вслушиваться, как с автоматной дробью затрещали сиденья кресел от вскакивания с мест тучных тел лидеров местных партийных ячеек. Борман наклонил голову и досчитал до трех, после чего решил поднять глаза: и не дай бог, если какая-нибудь мразь не успеет… Пусть тогда прощается со всеми радостями земной жизни. Рейхслейтер вскинул голову. Зал стоял. Монолитно. Молча. Борман продолжил: — Они, предатели рейха, изменники интересов Германии, понесут суровое и справедливое наказание за свои действия. И я как близкий и первый помощник фюрера буду настаивать, чтобы к каждому из них были применены самые строгие меры! — Зал отреагировал бурными овациями. — Но перейдем к тому, о чем не следует забывать. Идет война. Тысячи, нет, миллионы наших солдат защищают сегодня Германию. А потому мы обязанны их морально поддержать. Фюрер еще находится в Ставке, но завтра он прибудет на прощальную церемонию с нашими погибшими товарищами. — Борман снова сделал паузу: дал всем минуту успокоиться. — А потому всем присутствующим я настоятельно советую присутствовать на похоронах. К тому же до вечера, — Борман говорил четко, отрывисто, так, чтобы было понятно и дураку, — я встречусь с каждым из вас, и вы мне доложите о том, что происходит на данный момент в вашем округе. Прошу всех присутствующих подготовиться к сжатому, четкому и конкретному докладу. А сейчас, по моей инициативе, мы заслушаем выступление господина министра военной промышленности, доктора Шпеера. Вопрос, который он сегодня поднимет, касается произошедших недавно трагических событий. Подготовьте вопросы докладчику.
Борман уступил место Шпееру, усадив движением руки зал. Тот явно нервничал. Рейхслейтер знал причину нервозности министра. Сделать доклад о состоянии производства вооружения и ослаблении дисциплины рабочих на производстве доктору приказали два часа назад. Точнее, сразу после того как рехслейтеру доложили, что Шпеер посетил министерство «Хромого», то есть Геббельса, и находился в нем довольно продолжительное время. Борман с удовлетворением потер руки. Выступление министра не планировалось. Но Шпеера нужно было, как говорится, вышибить из седла: на случай, если он задумал, а скорее всего так оно и было, играть свою партию с Геббельсом. Борман нуждался в Шпеере как ни в ком ином. Точнее, его интересовало то, за производство чего именно тот отвечал. Вооружение. И в первую очередь секретное вооружение. То, с чем можно было безболезненно перейти после на сторону противника. А потому сегодня министра военной промышленности Германии ожидал полный провал, на что и рассчитывал рейхслейтер: за столь короткий срок Шпеер никак не мог подготовиться к детальному выступлению. Ни морально, ни физически. А значит, в докладе будут провалы. Этим и воспользуются четверо гаулейтеров, которых Борман лично проинструктировал перед совещанием.
Однако все произошло не так, как рассчитывал партайгеноссе.
Министр прошел к центру подиума, открыл футляр и спокойно, методично, принялся вынимать из него большие листы бумаги.
Рейхслейтер с недоумением наблюдал за движениями Шпеера. Ни о какой нервозности не могло идти и речи. Шпеер даже улыбнулся кому-то в зале. Демонстративная независимость молодого человека совсем не понравилась организатору съезда. Следовало бы его осадить, указать на место. А кто мог сделать подобное лучше, чем толпа? Особенно если ее грамотно направить. Борман отыскал взглядом одного из своих людей и еле заметно кивнул ему головой.
А Шпеер тем временем развесил схемы, повернулся к залу, окинул присутствующих долгим взглядом и начал доклад. С первых же слов докладчика Борман понял: его план провалился. Причем с треском.
Министр выбрал такую тактику ведения беседы, от которой даже у подготовленной аудитории опустились руки.
Шпеер не стал разглагольствовать о состоянии промышленности. Оставил в стороне и общие рассуждения о положении на данный момент Германии. Он просто обрушил на аудиторию волну статистических данных, характеризующих достижения его министерства. Едва публика усвоила таблицы и выкладки к ним, как Шпеер тут же доложил о новых программах, порученных ему фюрером. Борман сжал кулаки: его люди сидели, словно завороженные. А как иначе: против фюрера не пойдешь.
После этого доктор перешел к больной для Бормана теме, отчего рейхслейтер и вовсе вознегодовал. По той простой причине, что имел прямое отношение к финансовому разгильдяйству в военных кругах, о котором заявлял Шпеер. На многочисленных примерах министр продемонстировал, какие огромные ресурсы вооружения и запасных частей для военной техники имеет, однако не использует вермахт. Указка летала по схемам, показывая аудитории, как можно увеличить производство того или иного вида вооружения. Единственное, о чем умолчал Шпеер, так это о том, что все резолюции по использованию данных резервов проходили через руки Бормана. Именно он не давал своей санкции на их использование.
В зале кто-то выкрикнул: «Саботаж!». Толпа вмиг поддержала вопль. Борман вздрогнул: до этого момента молчавшая и послушная аудитория мгновенно превратилась в возмущенную неуправляемую массу. Гаулейтеры кричали, хлопали руками по спинкам кресел, свистели, требовали немедленно отправить виновных на плаху. Министр Шпеер приостановил выступление и молча наблюдал за беснующейся толпой.
Борман мысленно ему поаплодировал. Вывернулся, сукин сын. Теперь его люди уже ничего не смогут сделать.
Зал остывал медленно. Министр военной промышленности вернулся на отведенное место, и Борману не оставалось ничего другого, как выйти к трибуне и поблагодарить Шпеера за четкое, аргументированное и детальное выступление.
Через полчаса совещание закончилось.
