— А ты не думаешь, что она до сих пор еще ждет этого английского дипломата? Нет? Константин фыркнул:
— Через семь-то лет? Что за чепуха!
— Но ведь из России он уехал всего лишь три года назад, — заметила Анна.
— После того как я запретил ей ездить в Англию, Александра ни разу не упомянула его имени, — возразил Русинов.
— А разве не тогда она объявила, что никогда не выйдет замуж?
Константин вспыхнул, вспомнив эту баталию — ссора, которая произошла у него с дочерью, была одной из самых ожесточенных.
— Она просто погорячилась. Анна вскинула брови:
— Кого ты хочешь обмануть — меня или себя? Или, может быть, ты не заметил, что Алин игнорирует всех кавалеров, с которыми ты пытаешься ее познакомить, и уже три года не ездит никуда, кроме Киева, да и то лишь за покупками, ухитряясь и тут находить всякие отговорки, чтобы не покидать дома и сидеть взаперти.
Услышав собственные подозрения, высказанные Анной, Константин испытал облегчение, и чувство вины, мучавшее его всю последнюю неделю, казалось, ослабло. Действительно бесконечные отговорки Александры всегда звучали вполне обоснованно и искренне, но все же это были не более, чем отговорки. И, когда на прошлой неделе она Придумала очередную убедительную причину, чтобы не ехать с отцом в Васильков в гости к своей сестре и племянницам, Русинов пришел к тем же выводам, что и Анна, и в гневе оттого, что младшая дочь губит свою молодость из-за этого чертова иностранца, выпил лишнего и решился на то, чего никогда бы не позволил себе на трезвую голову.
По тому, как напряглось его крупное тело, Анна поняла, что барона что-то мучает. Она заглянула ему в лицо, но его синие, словно полуночное небо, глаза избегали ее взгляда.
Ее муж и жена Константина умерли в один год. Все четверо были близкими друзьями, и дружба, связывавшая ее с Константином, не угасла, а восемь лет назад даже превратилась в нечто большее. Анна нежно любила барона, хотя и отказывалась променять свою вдовью независимость на положение законной супруги. Да и не было необходимости вступать в брак, ведь она и так жила с ним в качестве домоправительницы и даже хозяйки, а также компаньонки и покровительницы его младшей дочери и, когда возникала необходимость, прилежно исполняла эту свою роль — правда, в последнее время это случалось все реже. Так что Анна знала Константина слишком хорошо и, чувствуя, что он стыдится чего-то, с откровенностью, достойной его младшей дочери, спросила:
— Послушай, Русинов, что ты опять натворил? Он высвободился из ее объятий и молча направился к буфету красного дерева, где выстроились многочисленные хрустальные графины с его любимыми напитками. Анна подошла к нему и остановилась рядом, наблюдая, как он наполняет до краев водкой большую рюмку и подносит ее к губам.
— Неужели все так плохо? — мягко спросила она и, заметив его слабый кивок, сказала:
— Тогда уж налей и мне.
— Нет, — Он поставил на стол наполовину опустошенную рюмку и, не выпуская ее из пальцев, повернулся к Анне:
— Плесни водки мне в лицо, запусти рюмку в голову, а лучше всего — графином!
Должно быть, вся его семья отличалась такими бурными проявлениями своего характера, но Анна была совсем иной и не на шутку встревожилась:
— Расскажи-ка мне все.
Константин все еще не решался посмотреть ей в лицо.
— Я нашел Александре мужа.
Услышав это заявление, Анна успокоилась и перевела дыхание. В этих словах не оказалось ничего нового. За последние семь лет барон неоднократно пытался найти дочери мужа, так чем же он смущен и пристыжен сейчас?
— Мужа? — осторожно переспросила она. — Но Алин откажет ему, как отказывала всякий раз, когда ты предлагал ей очередного претендента на ее руку.
Русинов медленно покачал головой.
— Не откажет? Но… — Не закончив фразы, Анна расхохоталась:
— Только не говори мне, что на сей раз надеешься настоять на своем. С твоей дочерью, дорогой, это не пройдет: она еще упрямее тебя. Дело кончится тем, что ты опять наорешь на нее так, что весь дом задрожит, а потом все-таки уступишь, как бывало всегда.
Продолжая избегать ее взгляда. Русинов снова с самым несчастным видом покачал головой. На щеках его по-прежнему горел румянец, как у человека, искренне стыдящегося своего поступка, и Анна, теперь уже не на шутку испугавшись, повторила свой вопрос:
— Что ты натворил?
Опустив голову на грудь, он еле слышно пробормотал:
— Я не оставил своей дочери выбора.
Анна махнула рукой, словно отметая его слова:
— Выбор всегда есть.
— На этот раз нет, потому что затронута честь семьи, по крайней мере, она будет так считать, а это единственное, чем она не посмеет пренебречь.
— Что это значит?
— Это значит, что я пожертвовал собственной честью, порядочностью, принципами…
— Да в чем, черт возьми, дело?!
Анна никогда не повышала голоса. Она была воплощением скромности и благородства и даже в гневе говорила спокойно и тихо, отчего ее противник начинал чувствовать себя чудовищем, так что этот неожиданный крик заставил Константина поднять глаза, но в них читалось не удивление, а ужас. Русинов мог навсегда потерять Анну, если бы она узнала, как низко он пал в своем стремлении обеспечить своей младшей дочери счастье и полноту жизни, которые обрели ее сестры.
Он стоял перед ней, подавленный чувством собственной вины, такой поникший и несчастный, что Анна, не выдержав, со слабым криком бросилась ему на грудь и обвила его шею руками.
— Я знаю, что все не так ужасно, как ты себе представляешь, — зашептала она ему на ухо, а добраться до его уха было настоящим подвигом, потому что Русинов возвышался над ней на добрые пол-аршина. — Ну, говори же.
— Я устроил ее помолвку.
— Помолвку? — В голосе Анны прозвучало неподдельное облегчение. Не разжимая объятий, она откинула голову назад, чтобы видеть его лицо. — Слава Богу, — с чувством сказала она. — Я уж думала, ты кого-нибудь убил.
Выражение лица Константина оставалось таким же скорбным, как и раньше, но теперь по крайней мере он хотя бы смотрел ей в глаза.
— — Мне кажется, я чувствовал бы то же самое, если бы убил кого-нибудь, — проронил он.
Глаза Анны вспыхнули. В эту минуту она готова была ударить его, а ведь никогда не подозревала, что способна на такое.
— Черт возьми, да говори же толком, пока не свел меня с ума! — закричала она, и Русинов отшатнулся.
Он привык к вспыльчивости дочери и всегда был готов ответить ей тем же, но от своей маленькой Анны он этого никак не ожидал! Впрочем, он заслужил ее презрение.
Собравшись с духом, он заговорил:
— Я написал графине Петровской. Анна задумчиво нахмурилась:
