– А Питер?
– И Питер по-своему тоже. Но в Питере все немного по-другому.
– А, по-моему, везде все одно. Замкнутый круг.
– Это да.
Я затянулся напоследок и выкинул окурок в пепельницу, закрепленную на двери вагона.
– Меня Ильей зовут, – представился мой собеседник и протянул руку.
Я ответил рукопожатием и назвал свое имя.
– Будем знакомы, – произнес Илья, – пива хочешь?
– Не откажусь.
– Тогда я сейчас, – и он исчез в вагоне, предварительно отправив щелчком окурок в пепельницу.
Я снова повернулся к окну, мы проезжали какой-то поселок, в темноте слабо мерцали фонари, освещая контуры домов и сараев. На разбитой дороге блестели лужи, отражая огни проходящего поезда.
Хлопнула дверь за спиной, вернулся мой новый знакомый Илья. Я проводил взглядом исчезающий во тьме поселок, который мы только что проскочили, и повернулся к окну спиной.
– На, держи, – Илья протянул мне бутылку пива.
– Благодарю.
– Не за что. У меня еще много. – Он улыбнулся.
– Основательно собрался…
– Не то слово. Сам не понимаю, зачем столько взял. Словно околдовали меня… Да в натуре околдовали! Я в эти магазины когда захожу, всегда кучу всего ненужного покупаю. Лучше б их вообще не было, этих магазинов, а то после них – по карманам ветер.
– Ага.
– Ты кем работаешь?
– Менеджером по продажам. Так что понимаю, о чем ты, – я открыл подаренную бутылку пива зажигалкой.
– Понятно. Да, уж кому я тут буду про эту кухню рассказывать…
– Еще бы.
Илья достал сигарету.
– А я музыкант. – Он повертел сигарету в руках, не торопясь прикуривать.
– Нормально. На чем играешь?
– На всем. Духовые, ударные, гитара…
– Неплохо!.. – Я закурил. Крепко затянулся и выпустил густое облако дыма.
– Давай сыграю.
– На чем?
– Сейчас увидишь.
Илья убрал сигарету за ухо, порылся в карманах своей куртки и извлек на свет губную гармонику в деревянном футляре. Открыл футляр. Гармоника была длинная с двумя рядами духовых отверстий. Ее полированные поверхности приятно блестели в свете тамбурного светильника.
– Вдарим по блюзу? – спросил меня Илья и, не дожидаясь ответа, заиграл.
Тамбур заполнила тягучая мелодия далекой незнакомой страны, оживляя в сознании картины тростниковых зарослей по берегам большой реки, несущей свои воды с севера на юг. Это была музыка негров с плантаций и одиноких странников, путешествующих по стране в вагонах товарных поездов. И вместе с тем это была музыка родной мерзлоты, ссутулившихся в темноте деревень, прячущихся в перелесках погостов, музыка ветра и талой воды. Я курил и слушал эту фантасмагорическую мелодию, дышавшую иной жизнью, ловил ноздрями запах угля, которым пропах вагон и который неизменно ассоциировался с железной дорогой. Я был другим, человеком за пределами круга, по которому привык бегать изо дня в день, словно белка в колесе, и эта мелодия тоже была другой, из-за пределов круга, незнакомой и волнующей.
Илья играл, и время переставало существовать. Пространство сминалось и казалось чересчур миниатюрным, хилым и беспомощным под напором звука, льющегося из губной гармоники. Губная гармоника была медиатором, проводником в мир иных чувств и восприятия, она открывала такие бесконечные дали, которые невозможно было даже представить.
Когда Илья закончил играть, воздух вагона еще пульсировал отзвуками мелодии, резонировал томными нотами других миров. Этот блюз был прекрасен.
– Как тебе? – спросил он меня, убирая гармонику в карман и доставая сигарету из-за уха.
– Я потрясен.
– Серьезно?
– Абсолютно. Это было великолепно.
– Как скажешь. Это один из моих любимых блюзов.
– Давай, за тебя тогда, – я протянул свою бутылку к его, чтобы чокнуться.
– За блюз.
– И за блюз, – мы стукнулись бутылками, потом отхлебнули по глотку.
Илья закурил. Я только-только затушил сигарету, поэтому не стал составлять ему компанию. Глянул на часы: время давно перевалило за полночь, близился час ночи.
– Сам учился играть? – спросил я Илью.
– И сам и с репетиторами. – Илья затянулся. – Я ж консерваторию закончил. У меня оба родителя – музыканты, так что это семейное. Отец на виолончели играет, а мама на флейте.
– Тогда понятно.
– Ага. К блюзу отец приучил, с детства мне пластинки ставил, он в советское время их нелегально у фарцовщиков покупал.
– С младых ногтей, в общем, в блюзе…
– С них, именно.
Мы помолчали. Илья курил, я пил пиво. Несмотря на то, что за окном уже давно была ночь, спать не хотелось. Хотелось вот так просто стоять в тамбуре, пить пиво, курить сигареты и общаться.
На улице просвистел мимо встречный поезд, мы обернулись к окну. За стеклом мелькнули смазанные контуры спальных вагонов с приглушенным светом.
– Кто-то Питер покинул, а кто-то туда только едет, – задумчиво произнес Илья.
– Да.
– У тебя пиво не кончилось еще? – Илья посмотрел на мою бутылку.
– Почти.
– Вот и у меня. Пойду еще принесу из своего запаса.
– Смотри сам, как знаешь.
– Я-то знаю.
Он вновь исчез в вагоне, а я пошел в туалет. В этот поздний час туалет был свободен, желающих его посетить не наблюдалось. Я справил нужду и промокнул лицо водой из-под крана. Вытер руки носовым платком.
Вернулся в тамбур, Илья стоял у окна и курил. На полу рядом с ним стояло шесть бутылок пива. Видимо, те самые запасы, о которых говорил мой новый знакомый.
– Не много ли на двоих будет? – спросил я его.
– В самый раз. Ты спать собираешься?
– Пока нет.
– Ну, тем более.
Мы открыли еще по бутылке. Стукнулись зелеными стеклянными боками. Сделали по паре глотков, помолчали, смакуя пиво во рту. Илья докурил сигарету и потушил окурок в пепельнице.
– К Вишере подъезжаем, – сказал он после небольшой паузы.
– Часто ездишь?
– Да почти каждые выходные, то туда, то сюда. Сегодня вот в Тверь, потом в Смоленск собираюсь рвануть.
– Времени на все хватает?
– Не хватает, конечно. Но я не расстраиваюсь, с моим громадьем планов все успеть – жизни не хватит. Так что от всего по чуть-чуть стараюсь урвать.
– Понятно.
