Итак, расставшись с пятью сотнями долларов в качестве залога, но не с расположением местного населения к моим потугам, я отправилась в плавание от Джексон-сквер 22 апреля 1853 года на почтовом судне «Филадельфия», направлявшемся в Аспинуол на берегах Панамы, а оттуда к золотым приискам в Калифорнии.
В те дни существовало лишь три способа добраться до Калифорнии. Путь по суше занимал несколько месяцев. Можно было плыть морем, огибая мыс Горн и попадая в бесконечные шторма в Южной Америке; так часто отправляли грузы, и тогда дорога тоже занимала месяцы. Поскольку я и сама отличаюсь ураганным характером, такой вариант привлекал меня, хотя мне и не нравилась идея, чтобы меня грузили вместе с багажом. Ну и третий путь – по Центральной Америке через Панаму или Никарагуа по железной дороге, на лодках или вьючных мулах, которых часто использовали для перевозки людей и поклажи. В этом случае на дорогу уходило несколько недель.
Как я сказала в суде Луизианы о том джентльмене, что ввязался со мной в театральную стычку, я предпочту, чтоб меня лягала лошадь, а не осел. Центральноамериканский маршрут со всеми этими мулами манил меня, несмотря на истории о влажных джунглях, населенных насекомыми и лихорадкой.
В конце концов, мне доводилось выбираться из дебрей и раньше. Только тогда это были дебри, созданные руками человеческими, а именно мужскими, и лишь однажды женскими. У меня было много причин поехать в Калифорнию. Во-первых, артисты шли по следу золота, так что мои собратья по сцене уже обосновались на золотых приисках. Во-вторых, я просто устала от всех этих судебных баталий: не только от последнего суда в Новом Орлеане, но и от мерзкого процесса, положившего конец моему браку с Джорджем Хилдом. После того как я сбежала из Баварии в Швейцарию, а потом вернулась в Лондон, этот молодой обаятельный офицер выразил готовность защитить меня, дав свою фамилию. Его ретивая тетушка не позволила нашему браку продлиться и месяца, написав донос с требованием арестовать меня за двоемужие! Мы бежали в Лондон, а потом в Испанию, где супруг оставил меня. Вот что бывает, когда выходишь замуж за юнца двадцати одного года от роду, как бы очарователен и предан он ни был. Хотя я и заверила дорогого Людвига в письме, что это брак по расчету, он ужасно рассердился и урезал мне содержание наполовину. Увы, он был королем и не мог понять, что женщине самой нужно как-то устроиться, даже если ее сердце разбито и особенно если пуст ее банковский счет.
Средства иссякли, я вынуждена была вернуться под свет парижских софитов, где меня всегда тепло принимали. Налет на Пруссию закончился, когда начальник полиции запретил мой выход, заявив, что присутствие графини Ландсфельд может вызвать демонстрации либералов, социалистов и коммунистов. Разумеется, это снова было дело рук треклятых иезуитов.
К счастью, в Париже я познакомилась с очаровательным господином, братом Джеймса Гордона Беннетта, владельца «Нью-Йорк геральд». Он очень мной увлекся и предложил последовать примеру Фанни Эльслер
[40]
и Йенни Линд
[41]
и завоевать американских зрителей.
Я размышляла над этим. Меж тем мистер Беннетт и его брат подняли такую шумиху вокруг моего возможного приезда в Нью-Йорк, что «Таймс» прокомментировала это так: «Мы будем премного разочарованы, если эта женщина добьется хоть какого-то успеха в Штатах. Она вовсе не является танцовщицей, а известна миру как бесстыжая, падшая и покинутая женщина».
Да, меня бросил мой муж Хилд, и «эта женщина» действительно могла быть бесстыжей, если требовалось дать в зубы ее врагам. Я решилась ехать, поскольку «Таймс» не могла создать рекламу лучше, даже если бы я заплатила.
Мои нью-йоркские представления собирали много зрителей и приносили доход, но после года турне, во время которого я посетила большинство крупных городов на северо-востоке и в центре Америки, мне хотелось новых приключений. Мелкая тяжба с управляющим варьете в Новом Орлеане заставила меня встать на собственную защиту в деле о рукоприкладстве и попытке насилия. Зрители в суде аплодировали мне, словно я танцевала перед ними. А я, в самом деле пританцовывая, вышла из зала суда и села на пароход до Калифорнии.
«Филадельфия» целую неделю плыла по аквамариновым водам Карибского моря, прежде чем пришвартоваться в Аспинуоле. Первые два дня потенциальные золотодобытчики провели, свесившись через поручни из-за морской болезни. Когда они пришли в себя, то снова перегнулись через поручни и разрядили обойму новеньких кольтов в стаи дельфинов, резвившихся рядом с пароходом. Казалось, этих огромных улыбчивых рыб защищает вода, но я без колебаний вытащила и свой пистолет – с которым обращалась более умело, чем мои попутчики, поскольку уже много лет метко стреляла, – и разубедила молодчиков беспокоить морских обитателей.
Эти парни рвались на золотые прииски, услышав или прочитав одну и ту же песнь сирен, а потому напоминали нечесаную банду братьев: все в одинаковых красных фланелевых рубашках и надвинутых на глаза шляпах, у каждого с собой как минимум один револьвер и длинный охотничий нож, а на подбородке начинает пробиваться борода.
Нельзя было даже прогуляться по палубе, поскольку ее загромоздили всякими идиотскими агрегатами для быстрой добычи золота, которые доверчивые парни купили на последние деньги.
Разумеется, цены по пути следования были чересчур взвинчены, а со мной ехала большая компания: я, мой импресарио, новая горничная, которую я прозвала Васильком за голубые глаза, и собачка Флора.
Разумеется, я не поддавалась на вымогательство, которое процветало на каждом шагу.
Дамы, надо сказать, редко отправлялись в это тяжелое путешествие. Не говоря уж о дамах со свитой. Или дамах с кинжалом за голенищем сапога, пистолетом в кармане и хлыстом в руке.
Аспинуол оказался хилым городишком, построенным на сваях, прямо на болоте. В отеле могли содрать две сотни за обед, но условия были такими стесненными, что большинство постояльцев влажными ночами спали прямо на балконах под жужжание насекомых.
Меня поразили нависавшие над головой кокосовые пальмы и воздушные виноградные лозы, которые переплетались кружевом поверх спутанных растительных дебрей.
Даже самая скромная постель здесь была призом. Я же потребовала отдельную спальню и дополнительную кровать для бедняжки Флоры. Управляющий гостиницы заявил, что люди спят на полу и он не может освободить постель для собаки.
– Сэр, – сказала я, не выпуская изо рта папиросу, которая мне нравилась куда больше, чем споры с трусливыми и жалкими хозяевами гостиниц, – не знаю, где и как ютятся ваши гости, но моя собака спала во дворцах. Так что раздобудьте кровать, и больше ни слова.
Разумеется, на следующее утро этот жалкий червь представил мне счет на пять долларов за постель для Флоры. Пришлось достать пистолет, чтобы в ходе переговоров достичь разумного компромисса.
