Нажав на паузу, Лецке рассмеялся, потом снова включил веб-камеру.
"Наблюдая за Владиславом, я вижу, как ему осточертела Москва. Не меньше, чем мне. Мы точно приросли к ней! С этим надо заканчивать. Пока утром Владислав готовил завтрак, я уговаривал его сменить обстановку.
- А давайте уедем отсюда. Всё бросим и уедем.
- Куда?
В его голосе звучал скепсис.
- В Нячанг. Есть такой курорт во Вьетнаме. Океан, пальмы. И недалеко. До Хошимина девять часов лёта, там пересадка и ещё час. Отношение к русским прекрасное, многие знают наш язык.
Разбив на сковородку яйцо, он сел за стол, подперев ладонями подбородок.
- А на что, простите, мы там будем жить?
- Я всё продумал. Жизнь там дешевая, сдадим вашу квартиру, нам за глаза хватит.
Он посмотрел задумчиво.
- И что там делать? Там же всё чужое.
- А тут? Да, может, и хорошо, что чужое, не будем так остро реагировать на происходящее. На худой конец, там есть университет, будете преподавать, пока я на пляже.
Владислав обещал подумать. Но в его глазах я прочитал отказ. Что ж, пусть Нячанг остается моей голубой мечтой".
Хуже аристократического правления может быть только власть плебеев.
Жара была невыносимой. Особенно в полдень, когда солнце застывало посреди неба, повисая, как фонарь. От духоты спасали гулявшие по квартире сквозняки, а чтобы не хлопали двери, к ним подставляли табуретки. Скрестив по-турецки босые ноги, на одной из них ранним утром, ещё до завтрака, медитировал Лецке.
- Не знаю, достигнете ли вы нирваны, но продует вас наверняка, - предостерёг Мезряков.
Но Лецке, не открывая глаз, сделал знак, чтобы ему не мешали.
Мезряков притворил окно. Потом тихо сел в кресло, наблюдая, как напротив него упрямо сутулится Лецке. Когда его сеанс закончился, он, сощурившись, составил ноги в тапочки:
- Зря не верите, старый скептик, медитация помогает.
- Сосредоточиться или расслабиться?
- И тому и другому.
- Ах, и тому и другому, - иронично вздохнул Мезряков. - Тогда надо попробовать. Только, боюсь, меня ни одна табуретка не выдержит.
- Эт-точно, старого повесу узнают по весу!
Улыбнувшись, Мезряков отметил, что в их пикировании последнее слово всё чаще оставалось за Лецке. Иногда Мезрякову казалось, что это всего лишь ролевая игра. И тогда ему делалось грустно. Он слишком глубоко погрузился, чтобы всплыть на поверхность. Что там? Серые будни? От связи с Лецке он ждал чего-то большего. Ролевая игра его не устраивала, не только потому, что она кратковременна. Несмотря на преподавание ролевой психологии, он относился к ней скептически, убеждённый, что все начинающееся ею - ею же и заканчивается.
К завтраку Мезряков вышел с тощей пачкой листов.
- А знаете, Антон, я не удержался, - с наигранным смущением сказал он.
Лецке поднял глаза.
- Да-да, Антон, написал рассказ по мотивам нашей игры.
Лецке отодвинул тарелку.
- Я же просил! К чему афишировать наши отношения? Можно сглазить.
- А вы суеверный! - рассмеялся Мезряков - Не сердитесь, в рассказе о нас ни слова.
Лецке посмотрел недоверчиво.
- Нет, правда, там иной поворот темы.
- И какой?
- Ну, раз вы настаиваете...
Мезряков взял со стола исчерканные листы.
- "Казаки-разбойники", - откашлявшись, прочитал он, отнеся лист на вытянутую руку, как это делают при дальнозоркости. - Поучительный рассказ о том, как бездарно распоряжаются жизнью. Рекомендуется в воспитательных целях.
"Его звали Агафон Дрын. Он дёрнул меня за рукав и предложил его убить.
- Зачем?
- Со скуки.
Я покачал головой.
- Тогда, может, убить тебя?
- С какой стати?
- Да тебе же всё надоело!
Я обещал подумать. Я вёл тогда группы психологического тренинга, делая упор на ролевые игры, и решил, что он просто перегнул палку. Или чокнулся. А я и сам псих. Живу сычом, смотрю на мир гнилыми зубами и на вопрос: "Как жизнь?" про себя отвечаю: "Течёт без меня". А вслух молчу. Но очень громко. Потому что мизантроп. Потому что предпочитаю наблюдать, а не участвовать.
- Надумал? - подмигнул он на следующем занятии. И я опять вспомнил, что мне пятьдесят, что одинок, как собственное надгробие.
- А, валяй. Только давай в обе стороны: ты - меня, я - тебя.
Он ухмыльнулся, словно и не сомневался в моём согласии.
Так мы стали играть в киллеров. Агафон сказал, что сделает всё по-тихому.
- И глазом не моргнёшь.
- Большой опыт?
Он опять ухмыльнулся.
И зачем я согласился? Оттого, что всё позади? Или правда со скуки? Сроки мы не оговаривали, но, глядя на удалявшуюся спину, я испытал холодок на своей.
Была ранняя весна, на сосульках играло солнце. Я спускался в метро, онемевший от молчания, а вокруг плыли такие же измождённые, одинокие, злые. Он вырос сбоку и пырнул ножом.
- Грубая работа! - схватил я его за руку, отстёгивая под рубашкой широкий металлический пояс. - А обещал по-тихому!
- Слишком много заказов, - буркнул он, растворяясь в толпе.
Так я узнал, что стою в очереди. И почувствовал ревность.
- А вы примитивны, - поддел я его на следующем занятии, - выше ножа ничего не выдумали. Один - ноль?
Он больше не ухмылялся. А уже вечером меня едва не переехала машина. Потом грохнулась с крыши сосулька, и я спасся чудом.
- Опять промах! - подкараулил я его после занятий. - Убить непросто. Даже психологически.
- Тогда почему на свете миллионы убийц?
Он оскалился. И я чуть не влепил ему пощёчину.
- А, может, помощь нужна? Разгрузить очередь?
Он повернулся на каблуках.
- Две попытки за мной! - крикнул я вдогон.
С тех пор моя жизнь переменилась. Теперь я пролистывал книги задом наперёд, а думал о Дрыне. Я уже не замечал дыр в кармане, не ломал голову, где достать кусок хлеба, не видел своего одиночества. Оно отступило, как отражение, когда, насвистывая, отходишь от зеркала. У меня появился кровный друг, тот единственный, кому я был небезразличен. Мы шли теперь в одной связке, то я был его поводырём, то он моим. Поначалу я только защищался, избегая его ловушек. А Дрын становился всё изощрённее - подсыпал яда, стрелял через дверной глазок. За ним уже числились десятки попыток, казалось, он вот-вот добьётся цели..."
