Если верить еженедельным газетам, то девушка должна как можно скорее дерзко умыкнуть себе парня. И вокруг бедных парней ведётся такая изнурительная работа, словно дело идёт о жизни и смерти. Стоит мне только подумать об этом, как я сразу же устаю.
Я открою тебе одну важную тайну, Кайса. Я ужасно хочу выйти замуж, когда стану взрослой. Хочу иметь собственный дом и целую кучу таких маленьких мягких детёнышей, как Моника. Но сначала я хочу чему-нибудь научиться. Я хочу уметь делать что-то очень нужное и хочу попытаться стать настоящим человеком, который чего-то стоит сам по себе, а не только как приложение к мужу. Я думаю приобрести хорошую специальность. Запиши это, чтобы не забыть. Ведь надеяться только на пару красивых ножек – большой риск. Тем более что, опять-таки если верить еженедельным газетам, удержать парня ещё труднее, чем дерзко умыкнуть его с самого начала. Ведь может случиться, что внезапно вынырнет ещё какая-нибудь девица с более красивыми ножками, и тогда ты останешься с носом.
Если будет хоть малейшая возможность, я попытаюсь стать журналисткой. Я мечтаю работать, работать и работать, чтобы достигнуть цели, и будет ужасно, если этого не произойдёт. Журналисту, надеюсь, не нужно уметь решать, какой степени – первой или второй – то или иное уравнение. Вообще-то я считаю, что все уравнения – «третьей степени», но это к делу не относится.
Не стану больше мучить тебя философскими рассуждениями. Да и сама я довольно сильно устала, поверь мне. Сейчас я буду только лежать и тупо глазеть на огонь, пока опускаются сумерки, а перед моим окном шелестят деревья… Из соседней комнаты слышится, как Моника поёт: «Калменсита, длужок, есть у тебя какая-нибудь селсть?» А Йеркер явно зубрит уроки: «Бабушка – милая. Бабушка – мамина мама. Роза бабушки».
От огня в печке осталась лишь кучка пламенеющих углей. А теперь мама играет на пианино Ständchen
[35]
. А я пью тёплую воду с лимоном и жутко простужена. В сущности, это так приятно.
Твоя очень преданная и очень сопливая
Бритт Мари
10 ноября
Дорогая Кайса!
Как ты думаешь, кого я встретила, возвращаясь сегодня из школы? Не более и не менее как Стига Хеннингсона собственной персоной. Вид у него был по-прежнему такой, словно он владел по крайней мере половиной города.
– Ого! – воскликнул он. – А вот и равнодушная и холодная Бритт Мари Хагстрём!
– Именно, – сказала я. – Позвольте спросить, какого цвета должны быть сегодня мои глаза, чтобы мне сказали: они самые изумительные на свете?
– По-прежнему такая же ехидина, – ответил он. – Интересно, может, небольшое пирожное принесёт пользу как противовес всей этой иронии и мелкой злобе?
Мы как раз стояли перед кондитерской Юхансона, где, если только тебе известно, выпекают дивные кофейные пирожные. Только мой ужасающий аппетит и неуёмная любовь к сластям могут объяснить, зачем я последовала за Стигом в кондитерскую. И можешь представить себе, вскоре я уже проглотила не менее трёх пирожных. Но буквально тут же началось бледное, болезненное раскаяние в соединении с лёгкими коликами в желудке. Всё это переросло в подлинное отчаяние, когда в кондитерскую – купить коробочку драже – вошёл Бертиль и увидел, что мы там сидим. Хотя мы не договаривались не есть пирожные с кем-то другим, но всё-таки… Мне бы это не понравилось. Не похоже, чтобы и Бертилю это пришлось по вкусу. Когда он выходил на улицу, взгляд его был довольно мрачен. И меня это очень огорчило. Я почувствовала вдруг, как, честно говоря, глубоко моё отвращение к Стигу Хеннингсону, и я прокляла свой зверский аппетит, заставивший меня пойти с ним в кондитерскую.
Но нашла время для терзаний! Сидишь тут, налопавшись как удав пирожных, за которые Стиг должен расплатиться. Вообще-то он не производит впечатления человека, нуждающегося в деньгах. Он, по-видимому, избалованный сынок богатого папеньки. Любой другой мальчик, который трясётся над своими скудными карманными деньгами, выданными на неделю, деньгами, которых должно хватить на все соблазны на этой земле, мог бы просто позавидовать Стигу, видя, как тот небрежно швыряется кронами
[36]
. А ещё он, не скрываясь, нагло курил, невзирая на то, что я дочь ректора его школы и, возможно, наябедничаю. И между затяжками он рассказывал, на какую первобытно-вялую вечеринку был приглашён одним здешним семейством. Там вообще не было ни малейшего движения, никакого темпа, и, подумать только, даже родители присутствовали!
– Ну нет, – сказала я, – здесь, в нашем городе, мы этого не понимаем и считаем: родители – тоже люди.
В ответ на это он лишь презрительно улыбнулся, и из его рассказа я поняла, что в Стокгольме, когда молодые люди встречаются, всё происходит совершенно иначе. Если то, что он говорит, правда, то я отныне в своей вечерней молитве буду особо – немного – молиться и за тебя, дорогая Кайса. Но ради тебя самой надеюсь, что ты и твои друзья вращаетесь совсем в других кругах, нежели Стиг Хеннингсон.
В конце концов я, шатаясь, побрела домой, битком набитая пирожными и угрызениями совести. Я надеялась, что спокойная атмосфера нашего дома благотворно повлияет на меня. Но, увы, никакой спокойной атмосферы не было, напротив, она была чрезвычайно накалена. Дело в том, что у папы в школе работала коллегия по предупредительным мерам. Придя домой, папа рассказал, что Сванте, горе наше, получил предупреждения по трём предметам плюс предупреждение по дисциплине. Рассерженный папа метал громы и молнии, мама была огорчена, а Сванте сокрушён и полон раскаяния. Когда мы сели за стол, воцарилась мрачная тишина. Алида, войдя со свиной колбасой на подносе, боязливо покосилась на нас, а Моника явно подумала, что всё очень грустно, и сказала:
– Пусть все говолят, все – слазу!
Но в комнате по-прежнему стояла мёртвая тишина. А прервал её сам юный грешник, процитировав в утешение небольшую фразу из книжки Милна «Винни-Пух и все, все, все…»:
– «Что бы ни случилось, землетрясения у нас в последнее время всё же не было!»
Тут мама слегка хихикнула. Тогда и папе пришлось усмехнуться. Затем мы все вместе приподняли стол. А потом уже, когда мы ели свиную колбасу, стало чуточку легче, даже несмотря на то, что я, съев три кофейных пирожных, не могла полностью воздать должное колбасе. После еды мы так оживились, что, когда младшие легли спать, папа пригласил всех старших в кино. Он, разумеется, утверждал, что пригласить Сванте – это против всех законов человеческих, но бедняга был так преисполнен раскаяния. И когда он пообещал исправиться, ему разрешили пойти вместе с нами.
– Я справлюсь со всеми предметами, – клянётся Сванте, этот неизлечимый оптимист.
Но папа говорит, что Сванте принадлежит к ордену Святых Последних Дней, члены которого считают, что достаточно начать учиться и читать запоем в мае.
