– Что было дальше с Кэт? Как она оказалась в Лондоне?
– Понятия не имею. Мать её не приняла, но я об этом не знал. Она не возвращалась, и я думал, что у них всё в порядке, что Кэт гостит у своей матери и ей там лучше, чем дома. А потом такая страшная развязка… Я потерял Кэт, свою единственную родственницу, из-за какой-то вертихвостки.
Владимир, поддерживая разговор, сам не заметил, как отпил больше половины кружки. Ему, не знавшему алкоголя, даже эти слабые градусы ударили в голову. Ему хотелось громко говорить и смеяться.
– Не переживай, Энрике, – сказал он. – Если бы ты женился на ней, то у тебя бы уже выросли рога, которые были видны даже в Шотландии!
Оба захохотали. Вечер продолжался.
Владимир пришёл домой, стал неловко раздеваться. Голова непривычно гудела. Ему вовсе не хотелось аккуратно складывать свои вещи. Он снял пиджак и кинул его в угол с вывернутыми рукавами. Спустил брюки, потоптался на них, поднимать не стал – лень было нагибаться. Он включил кнопку автоответчика, чтобы прослушать звонки, а сам в это время налил себе апельсинового соку в фужер и хотел было пойти искать лёд.
«Володя, это папа. Дед Егор умер. Сердце остановилось. Похороны завтра в час дня…»
Лёд он искать не стал…
Секта «Братство людей» снимала для молебна большой зал. Владимир никогда не думал, что однажды придёт в секту.
– Вы уже спасены? – строго спросила его дама в роговых очках. От её взгляда у Владимира пробежали мурашки. Впервые в жизни он посмотрел в глаза фанатизму. Тому, который без колебаний пошлёт кого угодно на костёр, да и сам может шагнуть туда, не раздумывая.
– Всё ясно. Вас надо спасать. И немедленно. Сегодня же начнём, – дама чеканила слова, вовсе не спрашивая у Владимира его мнения по поводу собственного спасения. – Надо каяться.
Он неопределённо мотнул головой и отошёл в сторону. Старушки и женщины помоложе, собравшись в кучку, причитали все сразу:
– Он отдал свою жизнь за меня. За меня… За меня… Он так любит меня… Он пролил свою кровь, чтобы искупить МОИ грехи. Это же как надо любить меня, чтобы пойти на такую страшную смерть, чтобы смыть мои грехи. Мои… Мои… Как Он любит меня! Чем я могу отблагодарить Его?
Лица их покраснели, носы распухли, слёзы катились градом, руки воздевались к небу. Владимир отошёл от них. Он увидел, что на сцене уже кто-то копошится, и подошёл ближе. Там устанавливали музыкальную аппаратуру. Оказывается, сектанты на своих сборищах ещё и пели.
Владимир занял место в зале и стал наблюдать за происходящим. Командовали парадом безупречно одетые джентльмены. Старший, очевидно, пастор, давал указания, что и как подключать; возле него с важным видом крутился тот, кого обычно называют правой рукой шефа. Внимательней приглядевшись, Владимир вдруг понял, что этот человек ему знаком. Где-то, когда-то он видел его. Но где, когда? Память заработала с лихорадочной быстротой, переворачивая дни, месяцы, годы, словно отрывной календарь. Где же он его видел? Эта мысль изводила его. И вдруг он вспомнил! Он ясно припомнил большой зал аукциона, продажа с молотка Норфолк-холла и отчаянные попытки человека с мобильным телефоном перехватить поместье. Владимир тогда поехал следом и узнал его имя: Джордж Смит. И вот он собственной персоной разгуливает по сцене. С кем же он тогда говорил по мобильному? Со своим пастором? Значит… значит, секта «Братство людей» не только присвоила себе наследство деда Егора, предварительно умертвив его, но и знала о скифских сокровищах в замке Норфолков?…
Внутри Владимира начало подыматься что-то нехорошее, клокочущее-бурлящее, словно вулканическая лава, готовая извергнуться испепеляющим гневом. «Подожди, – сказал он себе. – Это только твои предположения. Может быть, это всего лишь совпадения». Тем временем зал наполнился людьми, и пастор начал говорить.
Речь его была длинной и нудной, но Владимир, осторожно оглядывая присутствующих, видел, как горели их глаза, как они готовы были ринуться вслед за своим мессией, как они верили ему и боготворили. А тот даже не мог толком выступать перед аудиторией: запинался, повторялся, терял мысль, к концу предложения забывал, что хотел сказать вначале, путал ударения. Но толпа, ослеплённая его величием (которое он сам ей и внушил), жадно внимала ему, ловя каждое слово. «Неужели среди нас столько слабых людей, которых легко подчинить себе? – думал Владимир. – В чём же секрет его успеха? Нет, дело не в его успехе, он – ничтожество, дело в слабости и ущербности этих людей, которые исподволь, по природе своей уже ждут и готовы посадить себе на шею любого пророка, даже если им назовётся какой-нибудь маньяк-извращенец».
А оратор в пылу страстей начал распаляться, покраснел и уже не говорил, а кричал:
– Вот, смотрите! Перчатка! – он отчаянно тряс ею. – Она пустая. Она никакая. Её можно смять и выбросить. Её можно видоизменить, как угодно – это ваша душа без веры. А теперь смотрите – я надел перчатку на руку. Что вы видите? Это уже не кусок тряпки, это красивая, полезная вещь. Так и ваша душа, когда она усилена верой…
Он неистовствовал, бегал по сцене, кричал. Он был смешон, нелеп и отвратителен. Но сектанты вскакивали с мест, поддерживали его возгласами, хлопками, неуёмным сиянием глаз.
– Вот, смотрите! Моя рука в перчатке! – он тряс рукой перед носом у благообразных старушек в первом ряду, а те едва успевали утирать слёзы умиления. – Вот! Вот! Смотрите! Это ваша душа с верой внутри! Вот что мне нужно – ваша вера! Вера! Ваша!
Если ему что-то и нужно было сейчас, так это смирительная рубашка. Но за неимением оной он продолжал бегать и орать, словно в припадке эпилепсии. А Владимир вспомнил деда Егора, их последнюю встречу. Как он не уберёг старика? Ведь он сразу почувствовал опасность, когда услышал про секту. Этот мерзкий тип, бегающий по сцене, отнял у них с сестрой только что обретённого деда, отнял и всё то, что дед скопил за долгую жизнь и что по праву должно принадлежать им, наследникам. Их обокрали средь бела дня в одной из самых великих стран мира. Ещё сотни людей сидят в этом зале, желая однажды отдать всё своё добро не собственным детям, а параноику, кликушествующему со сцены и откровенно насмехающемуся над этим людским стадом. Сколько ещё таких, как Владимир, проснутся однажды и обнаружат, что они остались голы и босы, всё их достояние родители отдали по доброй воле этому пройдохе, этому мерзкому типу, неудачнику и шизофренику.
Гнев и ненависть бушевали в нём. Он обязательно напишет всю правду об этом способе откачивания денег у людей. Он размажет этих «пророков», он использует всю силу своего пера, всю мощь таланта, данного ему Богом, чтобы уничтожить этих паяцев, пытающихся глаголить от имени Господнего. Он добьётся привлечения к ответственности этих, с позволения сказать, пасторов, чтобы другим неповадно было.
– … это от беса! Это бесовское! – о чём-то кричал со сцены пастор. Он настолько вошёл в роль, что вывести его оттуда будет, весьма вероятно, нелегким делом. Да таких давить надо, как вшей.
Владимир чувствовал, что уже задыхается от переполнявших его чувств. Грудь начала тяжело вздыматься, он резко поднял голову… и увидел, что на него прямо в упор смотрят несколько пар глаз. Это была стайка чумазых ребятишек, приведённых сюда сердобольными соседями, а, может, и раскаявшимися родителями – наркоманами или алкоголиками. Дети изучающе смотрели на новенького. Этот недетский взгляд детских глаз был знаком Владимиру. Такие ребята часто встречаются на улице, в переходах, возле стоянок машин, когда они протягивают руку – за подаянием. И когда люди видят их, то отводят взгляд. Так легче жить: не видишь проблемы – значит, её нет. Да и кого интересуют проблемы чужих детей? Главное, чтобы со своими всё было в порядке. Вечно голодные, оборванные, не нужные ни родителям, ни обществу, они сначала просят, потом сбиваются в стаи и начинают отнимать. Потом идут алкоголь, наркотики. Если не убьют в каких-нибудь разборках, можно попасть в тюрьму или подхватить СПИД. Вот будущее для этих детишек, которые сейчас во все глаза смотрели на Владимира.
