– Вы делаете операции?
– Очень редко. У нас хоспис, а не клиническая больница. Но
если есть необходимость, то, разумеется, все делаем сами. У нас работают
прекрасные специалисты – Сурен Арамович Мирзоян и Людмила Гавриловна Суржикова.
– А ваш руководитель Светлана Тимофеевна сказала, что самый
лучший и опытный врач именно вы, – возразил Дронго, испытывающе глядя на своего
собеседника.
Тот вспыхнул, покраснел и отвернулся.
– Если она так считает… – пробормотал он, – впрочем, я не
знаю. Не уверен.
– Вы обещали показать нам ваше основное здание, – напомнил
ему Дронго.
– Конечно, покажу. Пойдемте. Только учтите, что в другие
реанимационные палаты входить нельзя, только с разрешения главного врача или
его заместителя.
– Мы туда и не собираемся. Давайте начнем с первого этажа, –
предложил Дронго.
Они спустились вниз, прошли в столовую. Здесь сидели двое
мужчин и одна женщина. Один из мужчин был в спортивном костюме, другой – в
голубом халате. Женщина тоже была в таком же халате. При их появлении все трое
подняли головы. «У них в глазах есть нечто неуловимо схожее, – подумал Дронго.
– Может, это ожидание скорой смерти делало их глаза такими похожими друг на
друга».
– Это наши гости из Башкирии, – представил своих спутников
Мокрушкин, – а это наши пациенты. Арсений Ильич Угрюмов… – показал он на
мужчину в халате.
Тот кивнул головой, мрачно разглядывая вошедших.
– Елена Геннадьевна Ярушкина…
Женщина с любопытством посмотрела на мужчин и улыбнулась.
– И Константин Игнатьевич Мишенин.
Мужчина в спортивном костюме кивнул в знак приветствия.
– Остальные в своих палатах, – закончил Мокрушкин.
Дронго прошел мимо двух больших столов. За ними могли
разместиться человек двадцать или двадцать пять, но ужинали здесь только трое.
– Почему вы не спрашиваете, как нас кормят? – услышал он
голос Ярушкиной и обернулся к ней.
– Разве я должен спрашивать?
– Проверяющие всегда спрашивают, как нас кормят, – сообщила
она. Ей явно хотелось поговорить.
– Я не проверяющий, – улыбнулся Дронго, – я скорее по обмену
опытом. Мы хотим открыть в Башкирии такой же хоспис, как у вас.
– Разве у мусульман есть хосписы? – не унималась Ярушкина. –
Они, по-моему, держатся за своих стариков до конца. Хотя наша Идрисова была
здесь, упокой Господь ее душу.
– Откуда вы знаете, что она умерла? – изумился Дронго.
– Собаки, – пояснила Ярушкина, – они всегда воют, когда
кто-то умирает. А из наших самой плохой была Идрисова. Господин Мокрушкин, а
почему вы молчите? Что случилось с Идрисовой? Или собаки выли просто на луну?
У этой женщины было своеобразное чувство юмора.
– Она уснула, – коротко ответил Мокрушкин.
– Какой изящный термин – «уснула», – не унималась Ярушкина,
– хотя древние греки считали, что сон – это временная смерть. Но им явно не
приходило в голову ваше определение.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Мокрушкин.
– Пока не спешу на ваш второй этаж, – пошутила Ярушкина.
В зал вошла женщина в брючном костюме. Ее волосы были
аккуратно уложены, макияж подведен. Было заметно, что ей много лет, но она
гордо держала спину и входила в зал той плавной походкой, которая отличает
бывших балерин. Сразу бросались в глаза плавные движения ее рук и длинная шея.
– Марина Леонидовна, зачем вы поднялись, – взмахнул руками
Мокрушкин, – мы же договаривались, что сегодня вы будете отдыхать.
– Я пока нахожусь в здравом уме и в твердой памяти, –
возразила женщина, – и не собираюсь ужинать в своей палате. Я решила составить
Елене Геннадьевне компанию, чтобы ей не было так скучно в обществе наших
мужчин.
– Вы могли бы составить ей компанию завтра, – возразил
Мокрушкин, – но все равно. Садитесь. Я потом зайду и еще раз осмотрю вас. Но
учтите, что вам ничего нельзя, кроме обычной воды. Даже чай вам сейчас
противопоказан.
– Не нужно при посторонних мужчинах говорить мне подобные
гадости, – победно изрекла женщина, усаживаясь на стул рядом с Ярушкиной. –
Лучше представьте меня гостям.
– Марина Леонидовна Шаблинская, – представил ее Мокрушкин, –
народная артистка республики, лауреат Государственной премии, бывшая прима
Мариинского театра.
Она поднялась и величественным движением протянула руку.
Дронго, не колеблясь ни секунды, подошел и поцеловал ее сухую руку. Она даже
вздрогнула. Выносившая с кухни поднос кухарка уронила его от неожиданности, и
посуда загремела по полу. Ярушкина на миг замерла, затем захлопала в ладоши и
закричала:
– Ой, как хорошо! Господи, как хорошо!
Мишенин одобрительно кивнул головой. Даже Угрюмов улыбнулся.
Мокрушкин развел руками.
– Вы просто покорили их сердца, – признался он.
– Не знаю вашего имени, милостивый государь, – церемонно
произнесла Шаблинская, – но смею вам сказать, что вы – настоящий мужчина. На
все времена.
Они вышли из столовой, сопровождаемые восхищенными взглядами
женщин. Вейдеманис одобрительно кивнул.
– Ты стал героем этого хосписа, – тихо произнес он.
– Мне просто стало жаль эту одинокую и обреченную женщину, –
признался Дронго.
Они прошли к палатам. Мокрушкин постучал и открыл дверь в
первую из них.
– Не входите, – предупредил он, – сюда лучше не входить.
Через минуту он вышел.
– Разве на первом есть реанимационные палаты? – удивился
Вейдеманис.
– Нет. Там наша пациентка – Антонина Кравчук. У нее рак
кожи. Необратимые изменения, в том числе и на лице. Она никого к себе не
пускает, кроме врачей и своей соседки – Эльзы Витицкой. Мы стараемся никого
туда не пускать.
Дронго кивнул, уже ничего не спрашивая.
В другую палату Мокрушкин вошел даже не постучав, приглашая
за собой гостей. Здесь на кровати лежал мощный, крупный мужчина. Он был молод и
красив. Болезненные изменения еще не затронули его тела, ведь основная болезнь
была у него в голове. Он лежал на кровати, заложив могучие руки за голову и
глядя в потолок. В последние дни он все время так и лежал.
– Радомир! – негромко позвал его Мокрушкин, – ты меня
слышишь?
Гигант даже не пошевелился.
– Радомир, – громче позвал Мокрушкин.
