– Кто это мог сделать?
– Не знаю.
– Мужчина или женщина?
– Могла и женщина, для этого особой силы не нужно. Только
подушкой накрыть и прижать. Ее многие не любили, как и нашу «царицу» Тамару.
– Вы говорите про Тамару Рудольфовну?
– Вот именно. Она тоже всех достает.
– В тот вечер в здании хосписа было четверо сотрудников и
девять больных, не считая тех, кто был в реанимационных палатах под
капельницами. Все правильно?
– Нет, неправильно. Ночью в здании нас было трое: Мокрушкин,
Зинаида и я. Четвертого не было.
– Да, верно. Но четвертый был рядом. Ваш сторож Асхат, он
был в соседнем здании.
– Только на него не думайте, – сразу встрепенулась Клавдия
Антоновна, – он человек честный, порядочный. Копейку лишнюю не возьмет и вообще
сюда никогда не заходит. Не его это дело – шастать к нам по ночам.
– Но он все же мог зайти. Ведь у него есть запасные ключи.
– Только если позовут. Сами сторожа никогда в жизни сюда не
зайдут. Зачем им сюда заходить?
– Хорошо. Значит, вас было трое и девять больных. Итого
двенадцать человек. Кто из них мог так сильно ненавидеть умершую, что решил
сократить ее оставшиеся дни? Кто?
– Откуда я знаю? Только на Мокрушкина и Зину вы ничего
худого не подумайте. Они люди молодые, такой грех на душу бы не взяли.
– Значит, тот, кто немолод, мог бы, по-вашему, такой грех
взять?
– Я этого не говорила. Просто они молодые, у них вся жизнь
впереди. А мы уже свое отгуляли, такого повидали, не приведи Господь…
– И тем не менее вы не ответили. Исключим сторожа, который,
как вы утверждаете, не стал бы заходить сюда. Убираем всех ваших сотрудников,
дежуривших в ту ночь. Остаются девять пациентов. Кто из них мог совершить
подобное? Кто и зачем?
– Не знаю, – пожала она плечами, – сама думаю и не понимаю.
Радомир был в плохом состоянии, у него опять боли начинались, и я ему уколы
сделала. Мишенин уже спал. Он на ночь снотворное принимает, чтобы спокойно
уснуть. Угрюмов хотел курить, но я ему не разрешила курить в коридоре, и он
пошел на кухню. Антонина Кравчук вообще старается не выходить из своей палаты,
у нее ведь рак кожи. Тамара Рудольфовна была одна, она до этого оставалась с
самой Боровковой. Это была идея нашей Светланы Тимофеевны. Она сказала, что нам
нужно поместить двух сварливых старух в одну палату, чтобы они съели друг
друга. А Желтович была одна, от нее тогда Идрисову наверх перевели. Вот и все.
Да, еще одна палата у нас не спала – Шаблинская и Ярушкина. Но они телевизор
смотрели почти до утра. Я им еще замечание сделала. Какая-то передача была про
балерин Большого театра – ночью показывали, – вот они и сидели у телевизора.
Больше никого.
– Витицкая, – напомнил Дронго, перебирая в памяти всех
пациентов, – вы ничего не сказали про нее.
– И не скажу, – отрезала Клавдия Антоновна, – она у нас на
особом счету. Можете поверить, что она уже два раза в город уезжала. У нас
такого никогда не было. Одевается и уезжает. Вызывает машину и едет в город. А
потом возвращается как ни в чем не бывало. У нее уже все внизу вырезали,
метастазы пошли, но она все еще за собой следит, думает, что может все
повернуть обратно.
– Разве это плохо? Шаблинская тоже за собой следит.
По-моему, это очень достойно, и такое мужество заслуживает уважения. Если люди
не хотят сдаваться даже перед лицом таких страшных болезней…
– Я против этого ничего не говорю. Только зачем себя так
мучить? Витицкая два раза уезжала в город и два раза возвращалась. А потом
плакала так громко, что ее во всех палатах слышали. И истерики такие
устраивала, что мы с врачами еле-еле ее успокаивали. Приходилось даже уколы
делать.
– Это тоже понятно. Она вырывается в другую жизнь, видит
все, чего уже лишена и скоро будет лишена навсегда. И у нее происходит нервный
срыв…
– Вы действительно психолог? Или сыщик? – спросила Клавдия
Антоновна.
– И то, и другое одновременно, – честно ответил Дронго.
– Ей лучше не ездить в город, – убежденно сказала санитарка,
– не нужно так себя мучить. Раз уж сюда попала, то смирись и живи, как
остальные. Это не нам решать, кому и когда уходить.
– Люди не способны смиряться так легко с подобными
обстоятельствами, – возразил Дронго. – Значит, Витицкая в ту ночь не была в
хосписе?
– Кто вам такое сказал? Конечно, была. Только она спала.
Вернулась днем из города, разбила посуду в столовой, устроила истерику,
плакала, кричала, что у нее нет детей, а у Антонины три дочери. Потом мы
сделали ей укол, и она заснула.
– Они не ладят с соседкой?
– Души друг в друге не чают. Антонина только ее и пускает к
себе. Но иногда такие срывы случаются. У Витицкой ведь три мужа было, и ни
одного ребеночка. А у Антонины Кравчук действительно три дочери. И все три
красавицы. Старшая несколько раз сюда приезжала, только мать запретила ей здесь
появляться. Я фотографии видела, девицы просто на подбор. Самое важное, чтобы
им материнская болезнь не передалась. Каждый день Антонина Бога об этом молит.
Не за себя, а за девочек своих просит. Чтобы счастливы были и долго жили безо
всяких болезней. Вот, наверно, Витицкая видит это и переживает. Ей ведь
молиться даже не за кого. Мужики как кобели: сделали свое дело – и в сторону.
Даже не навещают ее. Только двоюродные сестры иногда появляются. Вот ей и
обидно бывает. А к Антонине почти каждый день муж приезжал. Она ему тоже
запретила сюда приезжать. Не нужно, говорит, меня жалеть. А ведь пациентам
прежде всего это нужно. Чтобы помнили о них, жалели, приезжали. Знаете, как они
радуются таким посещениям! Только родственников тоже понять можно. Разве есть
охота каждый день своего близкого человека в таком состоянии видеть? Только
расстраиваешься.
Вейдеманис беспокойно шевельнулся. Он, видимо, вспомнил свою
историю. Врачи считали, что у него почти нет шансов, но операция прошла хорошо
и он выжил вопреки всему. Сейчас он, очевидно, вспоминал перипетии своей
истории.
– Давайте по порядку, – предложил Дронго. – Когда начались
приступы у Радомира? До того, как в реанимационную палату к Боровковой вошли
ваш врач и санитарка? Или после?
– До этого, – немного подумав, ответила Клавдия Антоновна, –
было уже совсем поздно.
– Значит, можно предположить, что он был в сознании, когда
убивали Боровкову?
– Можно, – опять немного подумав, согласилась санитарка, –
только он с ночи начинает чувствовать себя плохо.
– Я сейчас исследую только гипотетические возможности. Как
версии, – пояснил Дронго. – Когда сделали укол Витицкой?
– Перед ужином.
