Все смотрели на главного врача.
– Светлана Тимофеевна, – ответил он, явно сдерживаясь, –
пока в этом хосписе я главный врач и отвечаю за порядок во вверенном мне
учреждении. Эти двое – наши гости. Они не врачи, о чем вы прекрасно знаете.
Один из них психолог. Ему важно понять атмосферу в нашем хосписе, если хотите,
почувствовать обстановку. Поэтому он должен переговорить не только с нашими
сотрудниками, но и с пациентами. Что касается ваших опасений, то они
беспочвенны, никого из чужих мы в наш хоспис не пускаем. Так что нам до сих пор
неизвестно, каким образом журналистка, написавшая обо мне такую нелепую и
оскорбительную статью, могла узнать о некоторых подробностях жизни в нашем
хосписе. Ведь запрет существует до сих пор.
Намек был более чем прозрачный. Светлана Тимофеевна
покраснела, на ее верхней губе появилась испарина. Но она сдерживалась, не
решаясь, что-либо возразить.
– Всем спасибо, – снова сказал Степанцев, – Сурен Арамович,
в первую очередь займитесь документами. Когда приедут родственники Идрисовой,
им будет не до этих бумажек.
Все присутствующие вышли из кабинета. Дронго и Вейдеманис
остались сидеть в конце стола. Степанцев посмотрел на них и невесело
усмехнулся.
– Вот так каждый день, – сказал он, – каждый день. Я
распорядился, чтобы вам выделили для работы кабинет нашего завхоза. А все
остальное вы слышали сами.
– Да, – сказал Дронго, – я все слышал. Я начинаю думать, что
Бог все-таки есть, если он решил, что в нашем мире нужна такая профессия, как
ваша.
Глава 11
Они спутились вниз. Первой палатой, в которую решил
заглянуть Дронго, была палата Шаблинской и Ярушкиной. Но перед этим он хотел
увидеть журнал завхоза.
Евсеев оказался могучим человеком без шеи, с длинными, чуть
ли не до колен, руками. Раньше он профессионально занимался борьбой. Завхоз
открыл дверь в свой кабинет и достал журнал для посетителей. Показал
соответствующие записи.
– Вас интересуют все посетители за последнее время или
только прибывшие в какой-то конкретный день? – спросил Евсеев.
– Только в тот день, когда умерла Боровкова, – ответил
Дронго. – Но я бы вообще хотел посмотреть ваш журнал.
– Конечно, – согласился Евсеев, – можете посмотреть. Вот
записи за тот день. У нас тогда было только три посетителя. Приезжал Георгий
Берулава, водитель мужа внучки Кристины Желтович. Утром приезжал Игорь
Витицкий, двоюродный брат Витицкой, который забрал ее в город с разрешения
главного врача и потом привез обратно. И в четвертом часу вечера приезжал
родственник Шаблинской, сын ее двоюродной сестры. Он привез какие-то документы.
Вот, собственно, и все. Мы не регистрируем здесь водителей, которые имеют право
въезжать на территорию хосписа. Тех, кто приезжает за нашими сотрудниками.
Только одна машина обычно заезжает к нам на территорию, это машина супруга
Светланы Тимофеевны. Но он никуда не отлучается, даже не выходит из салона,
словно боится заразиться. И выходит только для того, чтобы открыть дверь Светлане
Тимофеевне. Больше никого не бывает.
– Спасибо, – кивнул Дронго. – Когда у вас обед?
– В час дня. Куда вы хотите пойти? Федор Николаевич приказал
мне сопровождать вас и помогать.
– Сначала в палату к Шаблинской.
– Она сейчас одна, – взглянул на часы Евсеев, – Ярушкина на
процедуре. Вернется минут через сорок.
– Очень хорошо, – кивнул Дронго, – я как раз собирался
навестить вашу бывшую приму, когда она будет одна.
Вместе с Эдгаром они вышли из кабинета завхоза. Тот показал
им на палату Шаблинской и Ярушкиной. Дронго обернулся к своему другу:
– Будет лучше, если я пойду один. И вам со мной не нужно
ходить, – попросил он завхоза.
Постучавшись, он дождался разрешения и вошел в палату.
Шаблинская лежала на кровати. Увидев незнакомца в белом халате, она сразу
поднялась.
– Извините, но я думала, что это наш врач, – сказала она, –
я должна причесаться и привести себя в порядок.
– В таком случае я выйду и подожду за дверью, – предложил
Дронго.
– Обожаю понимающих мужчин, – улыбнулась Шаблинская.
Он снова вышел в коридор. Увидел проходившего мимо Мишенина.
Тот был чисто выбрит и в спортивном костюме. Его вообще можно было принять за
отдыхающего бизнесмена, если бы не тяжелые мешки под глазами, указывающие на
болезнь почек. У него были светлые глаза и густые волосы – красивая шевелюра,
на которой болезнь пока не сказывалась. Увидев Дронго, он понимающе улыбнулся.
– Она, наверно, выставила вас за дверь, чтобы причесаться,
все-таки она молодец. Даже в своем возрасте держит форму.
– Именно так она и сказала, – ответил Дронго. – А вы видели
ее выступление на сцене?
– Нет, – вздохнул Мишенин, – никогда не видел, но слышал.
Говорят, что она всегда была примером элегантности и вкуса. Впрочем, она и
здесь осталась такой. Можно только восхищаться женщиной, которая так
мужественно держится.
– Я слышал, что вашего соседа переводят на второй этаж, –
сказал Дронго.
– Очень жаль. Он хороший парень. Так обидно, когда это
случается с молодыми людьми…
– Мне кажется, что вообще обидно, когда человек болеет.
– Да, – невесело согласился Мишенин, – вы правы. Но в моем
положении можно хотя бы утешить себя, что средний возраст мужчин в нашей стране
как раз пятьдесят девять лет. Вот мне недавно пятьдесят девять и исполнилось.
Значит, я попадаю в статистическую закономерность. Смешно?
– Не очень.
– Я тоже думаю, что не очень. Но, похоже, моя оставшаяся
почка решила перенять все худшие качества уже удаленной. Говорят, иногда такое
случается. Вот со мной и случилось. Извините, мне кажется, она зовет вас.
– Можно, я потом зайду к вам?
– Конечно, можно. Мне будет приятно поговорить с
образованным человеком. Вы ведь врач?
– Психолог.
– Тогда тем более.
Дронго вошел в палату. Шаблинская успела переодеться,
причесаться, даже понадвела макияж. Воистину эта женщина вызывала уважение.
Хотя здесь каждый, кто держался изо всех сил, сохраняя человеческое достоинство
и выдержку, заслуживал огромного уважения.
– Входите, – пригласила она его, царственным жестом
показывая на стул, стоявший перед ней, – я еще вчера знала, что вы зайдете ко
мне сегодня. И оценила ваш мужской жест настоящего джентльмена. Вы ведь не
врач, это правда?
– Почему вы так решили? – спросил он, присаживаясь на стул.
– Врачи страдают одним недостатком. Они, с одной стороны,
лечат, а с другой – слишком профессионально относятся к своим обязанностям.
Притупляется чувство боли за другого человека, чувство сострадания. Не потому,
что они не способны на страдание, отнюдь. Просто они хорошо понимают наши
болячки и относятся к ним с профессиональным спокойствием. Было бы нелогично,
если бы каждый из них умирал вместе с нами. Это как священник, который плачет
на исповеди своего прихожанина, вместо того чтобы отпустить ему грехи. Врач
никогда бы не поцеловал мне руку. А вы поцеловали. Кто вы?
