– Какой-то процент надежды есть всегда, – задумчиво произнес
Дронго.
– У меня он слишком маленький, – ответил Мишенин, – слишком
иллюзорный, чтобы стараться. Хотя, наверно, вы правы. Надежда умирает
последней. Но только не в моем случае.
– Вы хорошо знали Боровкову?
– Неплохо. Во всяком случае, познакомился с ней достаточно
близко. Конечно, она была не из приятных собеседниц, но кто в ее возрасте и
положении бывает приятным?
– Мне рассказывали, что она публично оскорбила Угрюмова.
– Да, я слышал об этом. Но она многих задевала таким
образом. Это еще не основание для того, чтобы ее убить.
– С женщинами она тоже не ладила.
– Ее перевели в палату к «царице Тамаре», – усмехнулся
Мишенин, – это была гениальная идея нашего заместителя главного врача. Она
думала, что они давние знакомые, хорошо уживутся друг с другом. Так в итоге мы
все время только и слышали, что их ор. А потом Боровкову определили наверх, и
на этом все закончилось. Я думаю, что Тамара Рудольфовна доведет до инфаркта и
свою новую соседку, которая просто плачет от нее.
– Вы имеете в виду Желтович? Насколько я слышал, их скоро
разместят в разных палатах.
– Значит, мы продлим существование Казимиры Станиславовны
еще на несколько месяцев, – улыбнулся Мишенин, – и они с Ярушкиной побьют все
рекорды пребывания в этом хосписе. Я иногда захожу к Желтович, она очень
интересный человек, многое помнит, много читала. Вы знаете, сколько генералов
было в ее семье? Даже трудно сосчитать. В общем, им с Ярушкиной повезло.
– Разве это плохо?
– Для обеих, наверно, хорошо. Здесь им даже лучше, чем дома.
Тепло, сытно, вокруг люди, врачи. Если и уходить, то в такой уютной, почти
домашней обстановке. Между прочим, я вспомнил. В ночь смерти Боровковой я видел
в коридоре Угрюмова. Он опять курил в столовой.
– Когда это было?
– Примерно в четыре или пять часов утра. У нас курить
запрещено, а он где-то достает сигареты и все равно курит. Полагаю, что ему
помогают наши сторожа, больше просто некому. У вас есть еще ко мне вопросы?
– Нет. Извините, что отнял у вас время. Вы останетесь один
или решите объединиться с Угрюмовым?
– Только не с ним. Он полностью оправдывает свою фамилию.
Неприятный и мрачный тип. Я вообще думаю, что он случайно попал к нам, просто
его нефтяная компания раскошелилась. Он явно не вписывается в наш контингент.
Но мне обещали, что скоро к нам приедут двое новых пациентов. Один – известный
спортсмен, а другой – не менее известный актер. Вот с одним из них меня и
поселят. Поэтому один я буду оставаться не так долго.
– У вас новости буквально разносятся по коридору. Ваш
главный врач сказал об этом только сегодня.
– И мне сразу же передали. Любая новость, которая может хоть
как-то улучшить нам настроение, сразу становится достоянием всех. У нас такие
традиции: радоваться даже небольшим новостям и маленьким успехам.
– Я вас понимаю. Спасибо за то, что нашли для меня время.
– Не за что, – пожал плечами Мишенин.
Дронго вышел из палаты и увидел в коридоре Вейдеманиса.
– Пришла Ярушкина, она ждет тебя в комнате завхоза. Только
учти, что у них в час дня будет обед. У тебя мало времени.
– Я помню насчет обеда, – кивнул Дронго.
Ярушкина сидела на стуле в голубом халате и терпеливо ждала.
Увидев вошедшего Дронго, она улыбнулась.
– Вчера вы покорили всех наших женщин, – сообщила она.
– Я старался изо всех сил.
– У вас получилось. Такой красивый жест. Все наши говорят
только про вас.
– Спасибо. Извините, что я не даю вам отдохнуть сразу после
ваших процедур.
– Ничего, – сказала она, – у нас скоро будет обед, и мы все
равно должны будем идти в столовую.
– Вы уже давно находитесь здесь?
– Да, можно сказать, что я старожил. Уже восемь месяцев.
Говорят, что так долго здесь никто не задерживался.
– Желаю вам прожить еще столько же.
– Спасибо, но это уже нереально. После того как я осталась
совсем одна, то решила, что это место самое подходящее для меня.
– Насколько я знаю, ваш супруг уже давно покинул вас.
– Давно, – согласно кивнула она. – Он был прекрасный
человек. Мир его праху. А я жила вместе со своей старшей сестрой. Она умерла в
прошлом году, и я решила, что не должна больше никого беспокоить. Собрала вещи
и переехала сюда, тем более что у меня к тому времени нашли целую кучу
болезней.
– Вы мужественная женщина, – сказал Дронго. – Насколько я
слышал, вы раньше были знакомы с Шаблинской.
– Кто не знал Марину Шаблинскую в нашем городе! – всплеснула
руками Ярушкина. – Она была звездой, примой, настоящей балериной… Не такой, как
нынешние. Ногу нормально поднять не могут, а уже считают себя звездами. Если бы
она жила на Западе, то давно была бы миллионершей. Но в наших условиях…
Квартиру она оставила кому-то из родственников, а сама переехала сюда, когда
врачи поставили ей такой неприятный диагноз. Она прошла уже через две операции
и сохраняет такую веру в жизнь, такое мужество, что всем остальным нужно просто
у нее поучиться.
– Вы правы. Но, насколько я понял, не все в вашем хосписе
проявляют свои лучшие человеческие качества. Некоторые проявляют и худшие.
– О ком вы говорите?
– Например, умершая Боровкова или Тамара Рудольфовна.
– Об умерших нельзя плохо говорить, – напомнила Ярушкина, –
но насчет Тамары… У некоторых действительно портится характер, но люди все
равно остаются людьми. Может, вы слышали историю, как покойная Генриетта
Андреевна накричала на Угрюмова в столовой. Стала упрекать его, что он сам
загубил свою жизнь, разрушил печень алкоголизмом. Он встал и ушел, чтобы не
спорить с ней. А она потом долго плакала. Понимала, что зря обидела человека. И
вы знаете, что она сделала? Пошла к нему в палату и попросила прощения. Я
стояла рядом в коридоре и все сама слышала. Она не постеснялась пойти и
попросить прощения. Конечно, я сразу об этом всем рассказала. Она была немного
взбалмошной женщиной, властной, сильной. Сказывалась ее прежняя работа –
столько тысяч мужиков было в ее подчинении! Но на самом деле она была очень
тонким, чувствительным человеком. Вы бы видели, как она относилась к Казимире
Желтович – ведь она знала еще ее отца, профессора Станислава Желтовича, который
был сыном царского сановника. Он был известным архитектором. В Санкт-Петербурге
даже есть дом Желтовича. Дом ее деда. Их не посмели тронуть даже в тридцатые
годы, когда арестовывали всех, кого только могли. Поэтому я всегда говорю, что
нельзя судить о человеке только по его словам. Нужно посмотреть и на его
поступки, на его поведение.
