– Но с Тамарой Рудольфовной они ругались? Об этом все
говорят.
– Конечно, ругались. Две властные женщины в одной палате…
Напрасно Светлана Тимофеевна устроила такой эксперимент. Но все же они уважали
друг друга, ценили. Честное слово. Ругались, а потом вместе вспоминали своих
старых знакомых и друзей. Очень тепло всегда говорили о моем бывшем супруге.
Вы, наверно, про него слышали?
– Да, – кивнул он, хотя никогда раньше не слышал о таком
министре. Но ему не хотелось ее огорчать.
– Хочу вам сказать, что у нас очень дружный коллектив, –
сообщила Ярушкина, – не ищите здесь какого-либо заговора. Мы все знаем, что
заместитель главного врача не ладит со своим шефом, но это их личные проблемы.
А наши проблемы – достойно прожить до конца и так же достойно уйти.
– Я могу уточнить, чем вы занимались в ту ночь. Спали или…
– Не спали. Мы вместе с моей соседкой смотрели изумительную
передачу про наш балет. Какие имена, какие звезды! И вы не поверите, но там
упоминали и Марину Шаблинскую. Честное слово, на глазах у моей соседки были
слезы гордости. И я тоже заплакала. Это так приятно, когда тебя помнят спустя
столько лет!
– Да, – согласился он, – это помогает жить.
– Нам даже сделали замечание, чтобы мы выключили телевизор и
соблюдали режим. Но мы все равно досмотрели ее до конца.
– Вы мне очень помогли, – сказал Дронго. – Еще один,
последний, вопрос. А Клавдия Антоновна знала, что Боровкова просила прощения у
Угрюмова? Или об этом знали только пациенты хосписа?
– Конечно, знала. Я ей сама обо всем рассказала, – удивилась
Ярушкина, – и вообще у нас секретов не бывает. Все и всё про каждого знают.
Такая у нас общая жизнь. Людей немного, и все на виду.
– Понятно. Идите на обед, иначе вы опоздаете, – взглянул на
часы Дронго. – И простите меня еще раз за то, что я вас задержал.
Она поднялась и вышла. Тут же вошел Вейдеманис.
– Странное дело, – сказал Дронго, – вчера Клавдия Антоновна
в твоем присутствии рассказала нам о том, как Боровкова оскорбила Угрюмова.
Оказывается, об этом знали все. И многие присутствовали в столовой, когда
Генриетта Андреевна кричала на Угрюмова. Но все знали, что она потом
извинилась. Понимаешь, какой парадокс? Рассказав нам о скандале, она ничего не
сказала об извинениях Боровковой. А ведь ей лично говорила об этом Ярушкина.
Вот такой непонятный факт. Получается, что она хотела нас уверить, будто пациенты
не очень любили умершую. При этом она точно знает, что Боровкова умерла не
своей смертью. Слишком много неприятных совпадений.
– Она сегодня ушла после дежурства домой, – напомнил Эдгар.
– Знаю. И я вспомнил ее крепкие руки. Она могла спокойно
войти в реанимационную палату и накрыть подушкой несчастную старуху. А потом
пройти в другую палату к Идрисовой. Та уже не смогла бы подтвердить или
опровергнуть ее алиби. Вот только вопрос – зачем ей это было нужно?
– Что думаешь делать?
– Продолжу знакомство с пациентами хосписа. Может, что-то
всплывет. А вечером поедем в Николаевск к этой опытной санитарке. Постараемся
узнать, почему она страдает такой странной забывчивостью. И еще нужно найти
Зинаиду Вутко. Вчера она поменялась, значит, сегодня должна быть на работе.
Нужно прежде всего поговорить с ней, а уже потом с остальными.
– Получается, что умершая была не таким уж и монстром, как
хотели ее представить некоторые, – понял Эдгар.
– Вот именно. Поэтому у меня возникает много вопросов, на
которые я пока не нахожу ответа. Если тебе нетрудно, поднимись наверх и найди
Зинаиду Вутко. Пусть она спустится вниз, в кабинет завхоза.
Глава 13
Он остался один. Такое ощущение, что в этом заведении
предельная концентрация человеческих страданий, которую невольно чувствуешь.
Вейдеманис выразился точно. Может, правы те, кто обходит это место стороной,
утверждая, что несчастье так же заразно, как и счастье? Он закрыл глаза. Дом
одиноких сердец. Каждый пытается здесь выжить в одиночку, проявляя немыслимое
достоинство и мужество перед путешествием во тьму, которого так боятся все
живые существа.
В дверь постучали. Он открыл глаза.
– Войдите! – крикнул Дронго.
В кабинет вошла молодая женщина, которую он вчера видел.
Зинаида Вутко. Она была в белом халате, на ногах – мягкие тапочки. Вошедшая
немного испуганно смотрела на гостя.
– Здравствуйте, – встал Дронго, – садитесь, пожалуйста. Я
хотел с вами переговорить.
– Добрый день. – Женщина села на краешек стула. Было
заметно, что она напугана.
– Успокойтесь, – предложил Дронго. – Как ваш ребенок? Как он
себя чувствует?
– Спасибо, уже лучше.
– Выздоровел?
– Пока нет, но ему уже лучше. Он, наверно, простудился,
когда играл с мальчишками в футбол. А потом пришел домой и выпил холодной воды.
– Так бывает, – улыбнулся Дронго, – не нужно держать в
холодильнике воду. Пусть стоит на столике – ничего страшного, если он выпьет
такую воду.
– Да, – согласилась она, – наверно, так лучше.
У нее были темные волосы и светлые глаза.
– Вы дежурили в ту ночь, когда умерла Боровкова? – решил
сразу перейти к основной теме Дронго.
– Да, – подтвердила она.
– Ничего странного тогда не произошло? Может, кто-то
приходил?
– Нет. Никто. У нас ночью никто не ходит. Асхат запер ворота
за Федором Николаевичем, который уехал вместе с Дмитрием. Потом мы закрыли
дверь в наше основное здание. На кухне есть другая дверь, ее мы тоже закрыли.
Алексей Георгиевич поднялся наверх, в комнату врачей, а мы с Клавдией
Антоновной обходили наши палаты по очереди.
– К Боровковой заходили?
– Конечно. Я заходила два раза. Она спокойно спала.
– Может, уже не спала?
– Нет, спала, – возразила Зинаида, – она даже повернулась на
бок, когда я входила второй раз.
– Она чутко спала?
– Да. Сразу слышала, когда кто-то входил. У нас все пациенты
так спят, если им не дают снотворное или не делают укол.
– И она услышала, как вы вошли в своих тапочках?
Он взглянул на ее мягкие тапочки. Санитарка покраснела,
виновато опустила глаза.
– Нам Федор Николаевич разрешает ходить в таких тапочках,
чтобы не тревожить больных, – пояснила Зинаида.
– Я тоже ничего не имею против, – быстро сказал Дронго, – но
она все равно услышала, как вы вошли. У вас в хосписе не скрипят двери – я
обратил внимание, что они все открываются мягко.
