– Войдите! – крикнула она.
Дверь открылась. Это была Зинаида. Увидев Дронго, она
смущенно отвернулась, затем взглянула на Тамару Рудольфовну.
– Вы будете обедать? – спросила Зина.
– Да. И я приду в столовую, – сказала Тамара Рудольфовна.
Зина, кивнув, быстро вышла, прикрыв за собой дверь. Тамара
Рудольфовна улыбнулась.
– С меня можете сразу снять все подозрения, – сказала она. –
Я не смогла бы этого сделать при всем желании. И знаете почему? От кровати в
реанимационной палате, где лежит больная, до дверей шагов пять или шесть.
Понимаете?
– Она бы увидела того, кто к ней подходит, – мгновенно понял
Дронго, – я как раз думал об этом.
– Вот-вот. Спала она очень чутко. Так обычно спят больные
люди, которые просыпаются при малейшем шуме. Она слышала даже во сне, это я вам
могу сказать точно. И любой человек, который попытался бы незаметно и тихо
войти в ее палату, просто не сумел бы этого сделать. Она бы сразу его
почувствовала. А кнопка вызова находится рядом с ее рукой. Достаточно нажать
кнопку – и сразу прибежит врач или санитарка. Убийца просто не успел бы
выбежать из палаты. Но она не нажала этой кнопки. Значит, убийца был человеком,
которого она знала и, самое главное, – доверяла. Иначе она хотя бы попыталась
крикнуть. У нее был чудесный, почти мужской бас, и, несмотря на болезнь, она
орала так, что слышно было на обоих этажах. Значит, убийца был из наших, и
именно тот, кому она безусловно доверяла. Вот вам подсказка.
– Я тоже так думал, – кивнул Дронго. – Спасибо за вашу
помощь. И извините, что я отнял у вас время.
– Ничего, – великодушно ответила она, – обычно редко попадаются
умные люди. Чаще – дураки. Это всегда немного обидно. Хочешь встретить
мыслителя, а встречаешь дворника. А наоборот почти никогда не бывает. Это
раньше в дворниках ходили наши интеллектуалы-диссиденты, подпольные поэты,
художники, композиторы. А сейчас – таджики и узбеки. Вы знаете, раньше в Москве
и в Санкт-Петербурге дворниками были исключительно татары. И так продолжалось
до середины пятидесятых. Потом в дворники пошли наши диссиденты, потом обычная
рвань, бомжи, неустроенные типы. А сейчас – таджики и узбеки. Все возвращается
на круги своя. Как вы считаете?
– Учитывая тяжелое положение в этих странах, – честно
ответил Дронго, – они пытаются заработать на жизнь.
– Я не осуждаю, я обращаю внимание на тенденцию.
– Тогда конечно. До свидания.
– Удачи вам, – пожелала ему на прощание Тамара Рудольфовна.
Дронго снова вышел в коридор. У дома уже не было ни мужчин,
ни машин – очевидно, они, забрав тело, уехали. Он подумал, что ему осталось
побеседовать только с Желтович, которую перевели в соседнюю палату. Понятно,
что Кравчук его просто к себе не пустит и откажется разговаривать. К тому же
там будет Витицкая, с которой он так грубо обошелся. Он подошел к двери крайней
палаты и постучал.
– Войдите, – услышал он тихий голос Казимиры Станиславовны.
Эта палата была меньше остальных – очевидно, изначально она
была рассчитана на одного человека. В углу – телевизор. На столе лежали
несколько журналов. Стоял мужской портрет в рамке. Желтович лежала на кровати,
укрывшись до подбородка. Увидев его, она приподнялась.
– Добрый день, – кивнул Дронго, – а вы разве не пошли на
обед?
– Нет, – немного испуганно сказала она, – я вообще стараюсь
не ходить в столовую. Там сильно дует, к тому же мне трудно сидеть на стуле.
Поэтому я обедаю немного позже, мне приносят еду сюда. Или хожу туда, когда там
никого не бывает.
Она была небольшого роста, похожая на испуганного воробышка.
Редкие седые волосы, круглое лицо.
– Можно я с вами поговорю? – спросил он.
– Можно, – кивнула она, – только я ничего не знаю.
– Я еще ничего не спросил, – улыбнулся он, усаживаясь на
стул рядом с ней.
– Мне нужно встать, – жалобно произнесла она, – но у меня
болит спина.
– Не нужно, – попросил Дронго, – это совсем необязательно.
Лучше лежите и не вставайте.
Она кивнула, снова вытягиваясь на кровати.
– Я хотел вас спросить насчет Боровковой, – сказал Дронго.
– Ничего не знаю, – снова быстро произнесла она.
– Мне говорили, что вы с ней были в хороших отношениях.
– Я со всеми в хороших отношениях, – прошептала старушка.
– Значит, у вас прекрасный характер. Чей это портрет в рамке
у вас на столе?
– Это мой сын, – сказала Желтович.
Он поднялся и подошел к фотографии. Мужчина лет сорока в
генеральской форме. Рядом виднелась дата: восьмое июня, тысяча девятьсот
восемьдесят восьмой год.
– Он был генерал-майором авиации, – сообщила она, – погиб в
тридцать восемь лет. На испытаниях.
– У него были дети?
– Да, две мои внучки. Младшая сейчас замужем за
вице-губернатором, – не без гордости сообщила Казимира Станиславовна, – а
другая внучка сейчас в Нью-Йорке. Ее муж – известный американский модельер.
– Значит, вы можете гордиться своими внучками, – сказал он,
возвращаясь на свое место.
Она осторожно вздохнула.
– Кроме них, у вас никого нет? – поинтересовался Дронго.
– Прямых родственников нет, – призналась она, – но у нас
была большая семья. У моего деда – он был известным архитектором – было шестеро
сыновей. Можете себе представить? Но в Санкт-Петербурге, или в Ленинграде,
осталось только двое – мой отец и его младший брат. Остальные погибли. Один в
Первую мировую войну, другой в Гражданскую на стороне большевиков, третий тоже
в Гражданскую, но сражаясь за белых. А четвертый, самый старший, преподавал в
Германии, и его судьба до сих пор неизвестна. Вот такая у нас была семья. Отец
стал профессором архитектуры, а его брат пошел служить в ЧК. И самое
поразительное, что моего отца не тронули, а дядю расстреляли. Вот так иногда
бывает в жизни. Потом дядю реабилитировали в пятьдесят шестом. У него была
дочь, которая вернулась из Казахстана в пятьдесят восьмом. Наша семья ей очень
помогала.
– Где сейчас эта дочь?
– Умерла. Ей было уже много лет. А ее дочь вышла замуж за
полулатыша-полулитовца и переехала в Ригу.
– У них никого не осталось?
– Только внук Арвид, мой внучатый племянник. Он иногда
приезжает навестить меня. Такой хороший мальчик, но отчаянно нуждается.
Работает инженером в конструкторском бюро и получает гроши. Ну, вы сами знаете,
сколько сейчас получают инженеры. Поэтому я иногда помогаю ему.
