Но увидевший его в юности проницательный Кюстин написал: «Сквозь наружный вид доброты, которую обыкновенно придают лицу молодость и красота и немецкая кровь… нельзя не признать в нем сильной скрытности, неприятной в столь молодом еще человеке». Жизнь при всесильном отце-деспоте научила его этому.
Но талантливый, чуткий юноша не мог не видеть, как железная система отца давала удивительные сбои. И порядок, доведенный Николаем до абсурда, все чаще становился беспорядком.
И это началось уже в первое десятилетие его царствования.
В 1836 году, в самое темное время беспощадной цензуры, в покорном, рабском журнале «Телескоп» появилось невиданное по дерзости сочинение, вызвавшее сначала шок, а потом и бурю в обществе.
Горе уму!
Его написал Петр Чаадаев, имя которого навсегда стало паролем всех русских либералов. Эпиграфом к его жизни могли стать горькие слова Пушкина: «Догадал же меня черт с душой и талантом родиться в России». Чаадаев стал героем грибоедовского «Горя от ума». И первоначальное название этой пьесы – «Горе уму» – еще один эпиграф к судьбе Чаадаева.
Аристократ, красавец, блестящий гвардеец, храбро сражавшийся в войне с Наполеоном, он делал стремительную карьеру при императоре Александре I. Кумир петербургской молодежи, знаменитый денди, Чаадаев всегда шел против течения. В то время многие в высшем обществе были галломанами – то есть одевались, говорили и даже думали по-французски. Как писал дипломат Жозеф де Местр, «французский гений оседлал Россию».
Но Чаадаев, естественно, стал англоманом… Да и в отставку он вышел в высшей степени оригинально. Находясь на пути к вершине карьеры, когда все уже прочили его в адъютанты императору, Чаадаев подал прошение об отставке… 24-летний отставной гвардейский ротмистр становится… философом-мистиком!
В начале николаевского царствования Чаадаев часто появлялся в петербургских гостиных, на балах. Его великолепная голова – медальный профиль, холодные серо-голубые глаза – возвышается над толпою. «Он молча стоял с горькой усмешкой и с вечно скрещенными руками. Эти руки образовывали латинскую букву “V”, – писал Герцен, – и в этом жесте было его презрительное вето на рабскую жизнь вокруг».
В 1836 году философ-мистик вдруг заговорил публично – он напечатал сочинение, взорвавшее покорную тишину времени.
Это было «Философическое письмо», напечатанное в журнале «Телескоп».
Как оно могло появиться? Как часто у нас бывает – не досмотрели, причем в самом важном случае. Все было настолько задушено цензурой, что уже никто и ничего не ждал от литераторов. И потому цензоры выполняли задачу формально… И чаадаевское сочинение со скучным названием «Философическое письмо» цензор, видно, читал невнимательно, если вообще читал.
«С тех пор как завелась в России книжная и письменная деятельность, не было такого шума». «Около месяца среди целой Москвы не было дома, в котором бы не говорили про чаадаевскую статью и про “чаадаевскую историю”», – писали современники.
В своем «Письме» Чаадаев нападал на все, что отец Александра объявил святым.
Он обвинял православие. Называл «роковой судьбой» то, что Россия «приняла христианство от безнадежно устаревшей Византии, которую уже презирали в то время другие народы». «И это не только раскололо христианство. Это не дало нам возможности идти рука об руку с другими цивилизованными народами. Уединенные в нашей ереси, мы не воспринимали ничего происходящего в Европе. Разъединение церквей нарушило общий ход истории к всемирному соединению всех народов в христианской вере, нарушило “Да придет Царствие Твое”».
Чаадаев писал, что «истинная религиозность печально разнится от той душной атмосферы, в которой мы всегда жили и, видимо, будем жить. Ибо пребываем мы между Западом и Востоком, не усвоив до конца обычаев ни того, ни другого. Мы – между. Мы в одиночестве».
Оглядывая русскую историю, Чаадаев поставил свой страшный диагноз: «Если мы движемся вперед, то как-то странно: вкривь и вбок. Если мы растем, то никогда не расцветаем. В нашей крови есть нечто, препятствующее всякому истинному прогрессу».
Все сочинение было криком, невозможным, невиданным по дерзости ударом по всей официальной идеологии.
«Прошлое России удивительно, ее настоящее более чем великолепно; что же касается будущего, то оно выше всего, что только может нарисовать себе самое смелое воображение. Вот с какой точки зрения следует оценивать русскую историю». Эти знаменитые слова, принадлежащие главе тайной полиции Бенкендорфу, были знаменем официальной идеологии. И останутся этим знаменем на столетия.
Так же, как на столетия останутся знаменем русских либералов чаадаевские слова: «Я не научился любить свою страну с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее…».
Это был вызов привыкшему к покорности обществу. И оно с постыдным единодушием потребовало от государя беспощадной расправы.
Государь поступил умно. Посадить Чаадаева в крепость – означало признать, что в его империи человек может иметь собственное мнение. Николай придумал удивительное наказание. Он объявил одного из самых блестящих мыслителей России… сумасшедшим! Царь насмешливо приказал московскому губернатору исключить для «помешавшегося рассудком» Чаадаева «влияние сырого и холодного воздуха, могущего обострить болезнь». Это означало, что философ должен был находиться под домашним арестом. Продолжая заботу, государь велел оказывать Чаадаеву постоянную медицинскую помощь. Теперь его должен был посещать «искусный врач», которому вменялось в обязанность ежемесячно доносить заботливому Его Величеству «о здоровье тронувшегося в рассудке».
Что думал 18-летний Александр об этом сочинении? Скорее всего он его не читал. Но о скандале, охватившем обе столицы, не слышать не мог.
Тем более что с Чаадаевым расправлялся сам «лучший из отцов».
И уж точно не мог Саша не знать последующего литературного скандала. Этот русский скандал отозвался во всей Европе.
«Подлец маркиз»
Уже за границей Саша почувствовал насмешливое отношение к отцу. Его дядя, Александр I – спаситель монархической Европы от Наполеона, считал себя вправе вмешиваться в европейские дела. Николай чувствовал себя законным наследником победителя-брата. Царь был уверен, что историческая миссия России – быть главным контролером европейских дел, охранителем европейского порядка. Уже вначале царствования он преподал урок Европе. Восстала Польша… И армия его генерал-фельдмаршала Паскевича штурмом взяла Варшаву. Виселицы, сожженные поместья мятежных аристократов, уничтожение остатков польского самоуправления стали платой восставших поляков.
Главную задачу Николая сформулировал его министр иностранных дел К. В. Нессельроде: «Угроза революций в Европе заставляет Россию поддерживать власть везде, где она существует, подкреплять ее там, где она слабеет, и защищать там, где на нее нападают».
