Тот, с трудом сдерживая смех, сообщил, что теоретические познания господина инквизитора сделают честь любому канонисту, но с едва заметной издевкой спросил, как непосредственно представляет его милость это явление?
- Да что ты ко мне прицепился? - отмахнулся с некоторой, однако, долей смущения Джеронимо, - как написано в трактате, так и представляю.
Шельмец Элиа прекрасно понял, что представления его друга по этому поводу более чем расплывчаты, и потому, сжалившись, в немногих, но весьма образных терминах, коими столь богат язык великого Алигьери, доступно объяснил инквизитору, что являет собой это печальное явление на самом деле. Джеронимо изумлённо выслушав Элиа, смущённо улыбнулся и смиренно признал, что в его знаниях в этой области, и впрямь, существовал пробел, точнее, его понимание было затуманено. Единственный опыт его отрочества не дал об этом никакого представления, не помогал и двадцатидвухлетний опыт монашества, бывший неустанной борьбой никак не с падениями, но - с восстаниями плоти. От импотенции монахи не страдают.
Но само описание натолкнуло Джеронимо на аналоги, вычитанные в житиях.
- Так ты, стало быть, говоришь о даре целомудрия! Сам я читал у святых отцов о таком счастье, но... нет-нет, я верил, конечно, но ... Неужели такое бывает? Господи, вот бы сподобиться... - мечтательно проговорил инквизитор в экстатическом восторге. - Но нет, - помрачнел он и безнадёжно махнул рукой, - нам ли, с грехами-то нашими, мечтать о полном телесном покое и бесстрастии? Но за какие заслуги и подвиги духа этот дурачок удостоился подобной милости Господней? Иные годами молят Господа, простираясь во прахе, - и ничего не обретают, плоть и на восьмом десятке искушает их, а этому хаму - дан свыше такой дар? За что?
Челюсть Леваро отпала.
- Но постой, Элиа, а на что он жалуется-то? - инквизитор всё же вернулся от мечтаний к действительности и, услышав от прокурора, что обычно мужчины редко склонны ликовать по этому поводу, удивился. - Вот идиоты...
- Он требует вернуть status quo и наказать ведьму.
Мессир Империали вернулся на стези юридические.
- Но подожди, а как же разбирать-то такое идиотское дело? Если детородный орган отсутствует, то, как ни парадоксально, есть за что зацепиться, как-никак, пропажа, а, если всё на месте, то, - что делать? Если даже допустить, что это, как ты уверяешь, худшее из наказаний и бед для мужчины, во что, признаться, с трудом верится, то кто знает, может, этот наглец просто наказан Богом за прелюбодеяние или гордыню? И что за хамство, в самом-то деле - толкать женщину у входа в храм! И потом, если обвинение и справедливо, понимает ли он, что я, арестовав его соседку за vaecordia, если и докажу обвинение и сожгу колдунью, то никаких веревок искать не буду, и лигатура останется с ним пожизненно? Думать, что я, монах, буду заниматься его... decadére cazzo, и искать какие-то там гирлянды да эгильеты, - по меньшей мере, глупо. Пойди, объясни это дурню, и посоветуй впредь никому не хамить. Скажи ему, что утончённая вежливость и благие помыслы являются залогом всеобщего уважения и... счастливой семейной жизни. Пусть добром мирится с соседкой, попросит прощения за грубость, а не жалуется. Другой бы - ночей не спал - Бога славил! Напомни о необходимости покаяния, паломничества, духовных молитвенных упражнений и постов. Короче, говори, что хочешь, но избавь меня от такого разбирательства. В таком деле, несмотря на то, что детородный орган в наличии, un cazzo non si véde, ни хрена же не видно!
Закусив губу и давясь хохотом, Элиа удалился. Аргументы прокурора подействовали на хамоватого дурачка отрезвляюще. Он глубоко задумался, кивнул и тихо покинул Трибунал.
А Элиа, вернувшись, застал Джеронимо размышляющим над тем, что заказать синьоре Бонакольди на ужин - омлет по-целестински или камальдолийскую минестру? А может, лазанью с грибами? Надо заметить, что не разбиравший вкуса пищи и абсолютно равнодушный по выходе из монастыря к еде, за минувшие месяцы стараниями синьоры Терезы мессир Империали незаметно для самого себя становился почти гурманом. Ел он, правда, по монастырской привычке совсем немного, но стал интересоваться кулинарными изысками. Гильельмо, соприсутствуй он в мире, мог бы, пожалуй, указать собрату на опасность подобного чревоугодия и предостеречь его, но Элиа, как истый веронец, тонко разбиравшийся в кулинарии, только всячески потворствовал этим не самым благим переменам. Он полагал, что если уж сам Господь наш любил есть и пить вино и удостаивал быть сотрапезниками Своими мытарей и грешников - то и нам надлежит смиренно подражать Иисусу, - и с помощью подобной софистики не только оправдывал собственные гастрономические склонности, но и незаметно сбивал с пути истинного Джеронимо. Сегодня Элиа настоял на выборе лазаньи с грибами, кроме того, по его наущению было решено закупить за казённый счет несколько кругов свежайшего сыра, только что завезённого в таверну Никколозы, - для нужд Священного Трибунала.
Справедливости ради следует все же заметить, что влияние Вианданте на Леваро было намного ощутимей. Элиа зримо охладевал к женщинам, стал заметно строже в суждениях. Он с трудом сдерживался, чтобы не подражать другу даже в жестах и мимике, дорожил доверием и дружбой Джеронимо, как Божьим даром.
Неожиданно в дверях появилась головка малышки Дианы. Это сестра Леваро, синьора Тристиано, возвращаясь с рынка, уступила настоятельной просьбе племянников. В последнее время Элиа стал уделять малышам больше внимания, водил гулять и баловал подарками. Слова донны Мирелли, хоть он и не признался бы в этом, больно задели его. В прошлое воскресение повёл детей на устроенные у мыловарни карусели и проторчал там почти до ужина. Нашёл в собрании книг Джеронимо детские сказки - и рассказывал их Джанни и Диане на ночь. Дети чуть оттаяли и потянулись к нему, но во Вианданте продолжали видеть ангела. Они стали частыми посетителями Трибунала, просиживая у инквизитора часами. Писцы ошеломлённо взирали, как глава Священного Трибунала обряжает юного Джанни Леваро в свою алую мантию, учит основам ведения следствия и умению с первого взгляда по обожженной коже, мутным глазам и повадкам определить и безошибочно классифицировать ведьму, работать с уликами и допрашивать свидетелей.
Дальше - больше. Инквизитор разучил с малышкой Дианой старинную песню венецианских гондольеров - баркаролу "Volontà del cièlo" "Воля небес", и они вдвоём звучно распевали её в комнате канонистов. Тюремщики и денунцианты переглядывались, Пирожок тихонько, слегка фальшивя, подпевал, но умолк, когда племянник Фельтро - длинноносая канцелярская крыса Джулиано Вичелли - неожиданно подхватил рефрен высоким и чистым тенором, изумив и Джеронимо. А спустя несколько дней трио превратилось в квартет: к ним присоединился Тимотео Бари, обладатель густого баса. Правда, Вианданте, как ни старался, не мог освоить распространенное здесь тирольское пение, рулады, скачки на широкие интервалы, переходы от грудного низкого регистра к высокому фальцетному ему не удавались. Он утешился тем, что и Элиа тоже не сумел за двадцать лет этому научиться. С этим надо родиться, успокаивал он себя. Но оказалось, что Джулиано от своего соседа Иоахима Геделя выучился. Вианданте оторопел, - но все равно оказался бессилен.
