Вианданте вздохнул.
- Помпонацци, мой учитель, сказал, что в богословие нельзя войти человеку с низким образом мыслей. Знаете, меня это когда-то подкупило. Мой покойный друг - Гильельмо - ушёл в монастырь. О нём говорили, что у него и не было другого выхода, погиб отец, семья разорена, что сегодня монастыри - почище борделей и предаваться излишествам ему там будет ещё удобнее, чем в миру, что он просто не выдержал навалившихся на семью бед, и ещё чего только не говорили. И никто не подумал, что мой друг любил Бога и истово веровал. Самое естественное объяснение - одновременно и самое высокое. До него-то и не додумались. Люди теряют умение высоко мыслить. Временами замечаю это и за собой. Или не так? Но я раньше утверждал себя в любви. А теперь всё больше в ненависти.
- Любовь к людям и ненависть к бесчеловечности - это одно и то же, юноша.
- Что?
- Тот, кто терпим к мерзости - и в себе, и в мире,- не любит и людей.
- Наверное...
- К тому же, когда усталость и напряжение схлынут с вашей души, мой мальчик, вы поймете и ещё кое-что. Жизнь лишена одномерности. Совместить сострадание с суровостью может только тот, кто поймет, до какой черты можно ощущать зло жизни, не закрывая от себя добра. Это самая потаённая и сложная доктрина Церкви.
- Я отвечаю не за Церковь, а за свою душу. А мне тошно. Так тошно, что и жить опротивело.
- С вашей душой всё в порядке, мой мальчик. Нужно иметь силу мужественно принимать удары зла, вынести все до конца и не согнуться, не погибнуть. Не искать смерти повелел Христос. Претерпеть до конца - значит, отстоять жизнь.
- Этого-то я и не смог.
- Casus a nullo praestantur... В случайности никто не повинен. Такова была воля Божья - не вы это решали. К тому же, боюсь, из этих детишек, столь долго развращаемых, могли выйти лишь новые Диосиоконте, вы же не можете этого не понимать, дитя моё. Но отстоять свою душу - вы должны. Души-то бессмертны, что бы по этому поводу не говорил ваш Помпонацци.
- Перетто... Этот мазила Диосиоконте осмелился задеть его имя, сделав его мысль оправданием непотребного. Мне казалось, земля разверзается под ногами. Но если обуздать злость и трезво поразмыслить, кто более виновен? Фантазер Иоахим, умник Эразм, романтик Перетто... Неужели они не понимали, что любое сказанное на высотах духа неверное слово спускается в низины и там становится оправданием невероятных преступлений и запредельных мерзостей? Но ссылаться при этом будут на высший авторитет сказавшего. Стоит хотя бы на волос размыть понятия... В микроскопическую щель может провалиться все Мироздание...
-Философы могут поколебать ценности земные, мой мальчик. Никто и никогда не уничтожит ценности божественные ...
-Да, но каждая из их нелепых доктрин может обернуться ересью и разрушить мир. Если бы они понимали, сколь хрупко равновесие мира, сколь опасен малейший крен, чреватый падениями сотен и тысяч душ в бездну, нас не осуждали бы за баталии из-за мельчайших тонкостей догмы, за трепетное внимание к каждому жесту и слову. Одна гнилая идея способна, как чумная зараза, внедрится в миллионы голов и уничтожить миллионы душ! Когда же эти глупцы научатся понимать это? Они, своим мудрованием отрывающие души людские от живых истоков бытия, от Бога Живого, оставляют человека одиноким наедине с бездной пустоты, отрезанными от живой Жизни... Потом тысячи начнут задыхаться, безрезультатно пытаться воссоздать в своих душах утерянную Божественность, обрести Истину... Эх, Перетто, Перетто...- Вианданте умолк ненадолго, потом, безучастно глядя в темноту оконного провала, продолжил. - Этот пошляк из папской курии, как его там, а, Браччолини, как-то рассказывал про болонского кардинала Франческо дельи Агуццони. Тот, огорченный, что избранный папа Григорий XII нарушил свои обещания покончить с тогдашней церковной схизмой, рассказал, как в Болонье один скоморох грамотой, всюду расклеенной, возвестил, что в воскресение вылетит на кожаных крыльях с вершины башни, что около моста Сан-Рафаэле, и пролетит больше мили за город. В назначенный день почти всё население Болоньи сошлось к указанному месту. Несколько часов, все, изнемогая от жары и голода, с глазами, устремлёнными на башню, ждали, когда же скоморох полетит. Время от времени он показывался на вершине башни и махал крыльями, как бы собираясь лететь, а порой делал вид, что хочет броситься с башни вниз, и люди, глядевшие на башню с разинутыми ртами, приветствовали его громкими криками. Когда же, наконец, солнце село, чтобы не казалось, что он не сделал ничего, шут повернулся к собравшимся спиной и, сняв штаны, показал им зад. Таким образом, все, одураченные, истомлённые голодом и ожиданием, ночью вернулись домой. Кардинал добавил, что так поступил и папа, который после стольких цветистых обещаний и клятв, довольствовался тем, что показал всем зад. Но я вижу в этой фацеции и иной, куда более глубокий смысл, - заметил Вианданте, когда донна Альбина отсмеялась. - Не является ли она ироничным прообразом всего лишенного Божьей благодати ничтожного человеческого бытия? Диавол играет с этими нечестивцами как скоморох, а закончит тем, что просто покажет им всем зад. Не его ли будут лицезреть в итоге все творцы безумных теорий, когда солнце жизни начнет клониться к горизонту? Не зад ли дьявола видят сейчас синьоры Пасколи, Винебальдо да Диосиконте?
Утром следующего дня посыльный князя-епископа попросил его милость пожаловать к его высокопреосвященству. Подумав, что речь идет о конфискации, Вианданте пожал плечами. "Пока нет приговора, о чём говорить?" Но приглашение Клезио, как выяснилось, не имело никакого отношения к проходящему расследованию. Рядом с кардиналом стоял тот самый полный человек с глубокими и умными чёрными глазами, которого Вианданте видел на аутодафе Вельо и ещё накануне заметил в нефе. Теперь он узнал, что перед ним - мессир Оттавио делла Гверча да Сеттильяно, legatus missus, проще говоря - визитатор. Вианданте развёл руками, выразив радость от встречи с ревизором, и пригласил проверяющего остановиться на время пребывания в городе в его доме. Не огорчился, услышав в ответ, что папский легат намерен сегодня же отбыть в Больцано. "Наша деятельность будет проверяться позже, по возвращении господина визитатора с севера?" - галантно осведомился он. "Всё, что нужно, мы уже узнали", безмятежно ответил легат. Глаза их встретились - и отрешённое равнодушие Вианданте столкнулось с равнодушной отрешённостью легата. Инквизитор низко поклонился. "Как вам будет угодно". "А, подумаешь, пронеслось у него в голове, что мне в наихудшем случае будет грозить? Монастырь?" Да Вианданте грезил о нём как о земле обетованной... Вернувшись в Трибунал, узнал, что двое - Диосиоконте и Пасколи - подтвердили, что синьор Онофрио Бранкалеоне, как и они, является большим любителем юных певчих. Он уже арестован. Особенно взбесило инквизитора поведение Винебальдо, который, узнав, что трупы обнаружены, тоже упал в обморок, в кровь расшиб голову о плиты пола и до конца следствия ходил с повязкой на лбу. Все эти обмороки начинали надоедать Вианданте. "Каинову печать и терновым венцом не скроешь! Проступит!", зло бормотал он. При этом проклятый содомит ни в чём не признался. Впрочем, показаний его сотоварищей хватило бы теперь для обоснования трех приговоров.
