Пришлось позаботиться и о Германии. Для примера немецким издателям (и, конечно, французским) я приказал расстрелять книгопродавца, который торговал брошюрами, возбуждавшими население против Франции.
Но я понимал всю ничтожность этих мер – только великая военная победа могла успокоить всех. В замке я разработал подробный план кампании. Проблема продовольствия стала моей головной болью… Польские крестьяне были нищими, с них нечего было взять. Из Парижа провиант приходил с перебоями. К тому же в этой местности мало рек, и для перевозок нужно небывалое количество лошадей… Но я не сомневался – победа не за горами, я добуду ее уже ранней весной… И тогда я – хозяин мира!
Он остановился, вспомнив, что не закончил рассказ о женщине.
– Да, Мария… Я ей сказал тогда: «Я всю жизнь так работаю. Раньше я был желудем, одним из многих желудей, теперь я дуб, который питает свои собственные желуди. Мне нравится эта роль. Но с тобой я хочу вновь стать маленьким желудем»… Однако дела, дела… И по-прежнему нам оставалась только глубокая ночь.
Император усмехнулся:
– Любил ли я ее? Во всяком случае, я писал ей смешные, совсем юношеские письма: «Мария, Мария, моя первая мысль о тебе… Мы будем общаться так… если я прижму руку к сердцу, ты поймешь: оно целиком твое. Но в ответ прижми цветы к груди, чтобы и я знал о твоей любви. Люби меня, моя чаровница! Не выпускай цветы из прелестных рук…» И она прижимала… не выпускала. Но ей не было двадцати, а мне шел четвертый десяток… Каков глупец! Счастливый тогда глупец… Прощаясь, она подарила мне кольцо с надписью: «Если ты меня разлюбишь, помни – я буду продолжать любить тебя».
Император произнес эти слова почти сердито. Он будто очнулся.
– Вы записали? Надеюсь, вы поняли – это надо уничтожить! И на будущее: коли я рассказываю подобное, никогда не записывайте…
Зачем же он это рассказывал? Все затем же – хотелось вновь пожить там…
И он продолжал:
– Уже весной я стал готовить армию к решающей битве. В мае мы взяли Данциг, открыв дорогу на Россию. В Кенигсберге англичане накопили для моих врагов большие запасы оружия, боеприпасов и, главное, продовольствия… И я сделал ложный маневр – показал, что направляюсь на Кенигсберг.
Это заставило русских защищать драгоценный для них Кенигсберг. И командующий – цареубийца Беннигсен решил атаковать меня с фланга у Фридланда. Этого я и хотел. Они оказались зажатыми у излучины реки. Хуже позиции трудно было придумать. Они были обречены.
Бой начался на рассвете. Я смотрел с холма, как вставало солнце, как строились в колонны русские – сверкали на солнце пушки, были видны даже белые перевязи на зеленых мундирах… Они не знали, что все для них уже кончено. Сколько их, радующихся сейчас солнцу, ясному утру, будут лежать на этом поле… на дне реки…
Огонь открыли корпуса Ланна и Мортье. И моя артиллерия показала, что такое настоящая работа! Потом в бой пошла кавалерия. Как живописно зрелище кавалерийской атаки… особенно в такой великолепный день! Солнце играет на шлемах, саблях, кирасах… Трубные звуки… беспощадная сеча между храбрецами… Кстати, в той атаке принимали участие мои союзники, удалые саксонские кавалеристы – рослые, с косицами, в красных куртках с зелеными отворотами. Те самые, что изменят мне через несколько лет в решающий миг под Дрезденом!
К пяти часам вечера я приказал завершать дело. Русские к тому времени были оттеснены к реке. Ней овладел высотами за их спиной. После сокрушительной бомбардировки он захватил Фридланд и мосты через реку, по которым русские могли отступить. Я приказал сжечь мосты, и теперь они были в ловушке. Это был конец.
В наступивших сумерках моя пехота и кавалерия полукольцом окружили русских у самой реки. Вперед выдвинулась конная артиллерия, и ядра посыпались на несчастных. Им надо было сдаваться, но они предпочли смерть. Они потащили свои пушки в реку, но оказалось, что там не было брода. Я видел, как они захлебывались, тонули под нашими ядрами… крики, вопли… Тяжелые гиганты – русские кавалергарды в сверкающих кирасах на красавцах конях под ураганным огнем моих пушек срывались в реку с высокого песчаного берега… Итог: двадцать пять тысяч убитых и раненых, восемьдесят взятых орудий.
Победа была полная… правда, знамен я взял всего семь, и пленные оказались по большей части ранеными… Как и при Прейсиш-Эйлау, они предпочитали умереть, но не сдаваться.
Вскоре пал и Кенигсберг с щедрыми запасами столь нужного мне провианта. Теперь вся территория, вплоть до Немана, где уже начиналась Российская империя, была моя. Я мог ждать самых выгодных предложений от Александра. Шпионы из царской ставки сообщили мне о разговоре царя с его братом Константином. Константин участвовал в сражении при Фридланде и своими глазами видел гибель кавалергардов – весь беспощадный разгром. И у него хватило ума сказать царю: «Если вы, Ваше Величество, решили продолжать войну, не лучше ли дать по пистолету каждому солдату – чтобы они могли пустить себе пулю в лоб? Потому что в следующем сражении они все равно погибнут!..» И Александр попросил мира.
Император усмехнулся.
– Я предложил великолепную, очень зрелищную картину мирных переговоров, которая безоговорочно была принята царем. Посредине Немана построили два плота – большой и малый (для свиты). Бревна укрыли красными коврами. На плотах воздвигли шатры с моими и царскими вензелями. По обеим берегам реки выстроились наши войска, ставшие зрителями… точнее, свидетелями моего торжества.
Как воспринимали меня тогда молодые русские офицеры? Шпионы рассказывали – так же, как когда-то в юности я воспринимал Александра Македонского и Юлия Цезаря. Я был для них ожившей легендой, возвращением времен античных героев. И еще – осуществленной мечтой, к которой каждый тщеславный юнец теперь стремился! Я был доказательством возможности невозможного… и они старались не замечать величайшего унижения их царя и религии. На виду у своей армии их Государь должен был обнять человека, которого еще вчера его церковь именовала Антихристом и которого он сам поклялся победить.
Церемония началась. В час дня раздались два выстрела из пушек. От противоположных берегов одновременно отплыли две лодки. На моей гребли матросы из гвардейского морского экипажа в великолепных синих куртках, украшенных красными гусарскими шнурами, на лодке царя – рыбаки в жалких белых куртках и шароварах… (Мои ребята так ему понравились, что он собезьянничал и вскоре учредил подобный экипаж в России.)
Я не мог скрыть нетерпения и торопил гребцов. Мои матросы гребли превосходно, так что прибыл я раньше, и когда подплыла лодка Александра, на глазах у всех помог ему подняться на плот. Сопровождавшие остались на малом плоту. Мы должны были решить все вопросы одни.
Царь оказался очень красив, правда, несколько женственен. Я протянул руки – мы обнялись и поцеловались: вчерашний Антихрист, корсиканское чудовище, безродный лейтенант, кровавое дитя революции (как только меня не честили в России все эти годы!) – и православный царь, потомок двухсотлетней династии. После чего мы рука об руку вошли в павильон.
