Так продолжалось добрых полчаса. Наконец кардинал несколько изменил и расширил текст: «Во имя Вашей великой славы, сир… молит Вас Франция».
И король замолчал. Он покорился. Он расстался с Марией Манчини, женился на испанской инфанте… и еще больше возненавидел кардинала! За то, что кардинал увидел минуту его слабости, и за то, что посмел перечить королю. Следствием скучного брака стал знаменитый Пиренейский мир. Испания уступала французской короне богатые провинции. В мире произошла глобальная перемена: Пиренейский договор закончил столетнее величие Испании. В Европе остались теперь только две сверхдержавы – Франция и Англия. Мечта Ришелье сбылась. И это сделал его наследник, кардинал Мазарини. И король, ненавидя, был вынужден славить ум кардинала! Но прошло время, и Бофор узнал радостную весть. Сын отнял у кардинала важнейшие дела – внешнюю политику и армию. Кардинал не сопротивлялся, он тяжко болел. И вскоре из Парижа пришло письмо герцогини Монбазон. Она захотела первой сообщить любимому столь желанную весть: кардинал Мазарини умер. Читая письмо, Бофор испытал это счастье воина: он пережил врага! Герцогиня Монбазон описала Бофору Государственный совет, который созвал молодой король. Он обратился к Совету со знаменитыми словами, о которых теперь говорил весь Париж: «Я пригласил вас сюда, чтобы объявить вам: я беру все управление в свои руки. Вы будете помогать мне советом, но только… только если я вас об этом попрошу. Отныне я запрещаю скреплять печатью любой документ без моего на то приказа. – После чего король помолчал и добавил: – Я за многое благодарен покойному кардиналу, но жизнь идет вперед, господа. И в управлении моим государством, моими финансами и моей внешней политикой я буду придерживаться совсем иных принципов, чем покойный кардинал. Теперь у вас только одна задача – стараться понять, чего хочет ваш король».
Бофор с гордостью прочел эту речь сына – манифест абсолютной власти монарха.
Правда, в конце письма герцогиня процитировала слова мужа («моего великого мудреца»): «И как не надоест им эта вечная круговерть: новый правитель порицает старого! Нет ничего нового под солнцем… И кто прожил день, считай, прожил вечность».
(Герцог уже успел умереть, и, как нередко бывает, герцогиня страстно полюбила мужа… после смерти. Теперь он именовался не иначе как «мой великий мудрец». И Бофор теперь не получал ни одного письма без обязательного изречения «моего великого мудреца».)
Бофор был счастлив. Главное свершилось. Пусть после смерти, но Мазарини был повержен, и это сделал его сын!
Двор и армия тотчас поняли: о покойном кардинале следовало забыть, и побыстрее. Имя Мазарини исчезло из обихода, и даже королева Анна редко вспоминала о нем. Разве когда надевала знаменитые бриллианты, завещанные ей покойным любовником.
Людовик демонстративно воскресил столь любимую его отцом роту королевских мушкетеров. Услуги д’Артаньяна не были забыты, и король назначил гасконца вторым лейтенантом роты возрожденных мушкетеров. Первым лейтенантом по традиции был сам король. Так что д’Артаньян стал фактическим командиром роты мушкетеров… Как это было красиво: гарцующие мушкетеры на лошадях серой масти… Серебряные кресты на плащах… Их так и прозвали: «серебряные мушкетеры». И впереди роты – наш гасконец с уже серебряными кудрями, ниспадающими на плечи.
Быстро летело время для стареющего Бофора. Умер отец. В Париже умерла королева Анна. Франсуа стукнуло полвека. Уходили и старели его возлюбленные, удалялись от двора в свои поместья стареющие сверстники. Но неизменным оставалось его положение. Франсуа де Бофора по-прежнему держали вдалеке от Парижа. Ему позволили участвовать в непрерывных победоносных войнах, которые вел его сын. Он храбро бился на полях Фландрии… После смерти отца в знак монаршей милости ему передали наследственное звание адмирала. Но в Париж по-прежнему не пустили. Его отправили командовать флотилией в Средиземноморье… В Ливорно он принял командование над жалкой флотилией. С нею он должен был сражаться с турками.
Обиженный невниманием сына и своим забвением, герцог много пил и во время слишком веселых застолий на его адмиральском корабле сообщал собутыльникам… лишнее. Особенно после того, как узнал о смерти королевы Анны. Выросший во времена Ришелье, он конечно же знал, что «стены слышат», но сдержаться, увы, было свыше его сил.
До короля стали доходить пьяные разговоры герцога… о королеве и о неблагодарности… некоего высокого лица, обязанного ему рождением!
И вскоре Людовик вызвал герцога де Бофора в Париж. Франсуа приготовился к последствиям. Он уже был наслышан о новых суровых порядках при дворе. Должно быть, впервые вечный фрондер почувствовал некоторый трепет. Он даже раздумывал, стоит ли ехать в Париж. Но поехал. Он слишком хотел увидеть сына. С возрастом в нем все громче говорили чувства отца. Король жил в Тюильри, но уже началась грандиозная перестройка маленького замка его отца в Версале. О будущем дворце рассказывали чудеса.
Король пригласил герцога на обед. В час дня Бофора торжественно ввели в столовую залу. Здесь толпились избранные придворные, удостоенные чести наблюдать обед короля.
Вошел Людовик, и вся зала церемонно склонилась в долгом и низком поклоне. Бофор был потрясен. Как изменился сын! Куда делся тот юноша, которого он так хорошо помнил, – неуверенный, затравленно озиравшийся по сторонам, смешно подпрыгивавший, чтобы, будучи высоким, казаться еще выше! Перед ним стоял молодой человек с беспощадными холодными голубыми глазами. Людовик сухо поздоровался. Повелительным жестом указал Бофору на стул за столиком, сервированным на двоих.
Король в своей великолепной шляпе сидел напротив. Из-под шляпы торчал фамильный крупный нос Бурбонов. Король молча начал есть. Напротив него так же молча ел герцог, с точно с таким же фамильным носом. Как шутила герцогиня де Шеврез о незаконных детях Бурбонов: «Все пройдет, даже сплетни, но нос останется». Придворные молча, почтительно стояли поодаль полукругом. Согласно этикету никто не имел права сесть. И дофин, и принцы крови в благоговейном молчании наблюдали за трапезой повелителя. Оба Бурбона, свесив в тарелки фамильные большие носы, молча съели популярные ранние овощи – теплый салат с ботвой и сыром фета, затем суп из зеленого горошка, потом кролика с молодыми огородными овощами и умело обглодали ножки пулярки… Когда бесконечный обед подошел к концу и слуги убрали остатки еды, король наконец прервал молчание:
– Я назначаю вас, герцог, гроссмейстером, шефом и главным суперинтендантом всей нашей навигации в Средиземноморье. Отныне вы должны не только воевать с флотом наших врагов турок, но и примерно наказать постоянно нападающих на наши торговые корабли алжирских пиратов… Десятки наших судов захвачены мерзавцами. Вам будет помогать флот наших союзников-венецианцев.
Итак, сын по-прежнему запрещал ему вернуться в Париж… Людовик прочел его мысли. Он ласково улыбнулся, встал, вышел из-за стола и обнял герцога. И хотя Людовик постарался, чтобы объятие было кратким и формальным, однако объятие было! Сын-король впервые обнял отца!
Когда счастливый Бофор, пятясь спиной к двери и отвешивая низкий поклон сыну, покидал залу, он услышал властный голос:
