Но ему не удалось побыть наедине со своими мыслями. В одной из соседних комнат он увидел советника Рюстова, отдыхавшего там от непривычной для него вежливости. Сегодня вечером он превзошел самого себя и оказывал графине истинно рыцарские услуги; но в конце концов ему стало все же не по себе, и он сразу уцепился за случай, предоставивший ему возможность «разумно» побеседовать. Он сразу же атаковал Освальда, и тот волей-неволей вынужден был поддерживать разговор.
– К сожалению, вы были правы! – заговорил Рюстов. – По вашему совету я тщательно осмотрел эттерсбергские поместья. Это прямо-таки возмутительная бесхозяйственность! Все служащие никуда не годятся, управляющий ни на что не способен, а графиня целый год полагалась на него одного. Ну, от нее, конечно, нельзя и требовать серьезного подхода к делу, но своего зятюшку я серьезно возьму в оборот. До сих пор, правда, с ним нельзя было сварить кашу; у него в голове не было ничего, кроме жениховских бредней, но теперь это должно прекратиться. Сегодняшний день делает его единственным настоящим владельцем Эттерсберга, но теперь он будет один и отвечать за все и должен все привести в порядок.
– Эдмунд ничего не станет делать, – заявил Освальд. – Он будет обещать все, что угодно, будет ссылаться на что угодно, но из этого ничего не выйдет. Можете быть в этом уверены!
Рюстов остолбенел, услышав такую категоричную характеристику.
– Вы полагаете, что Эдмунд не созрел для решения такой задачи? – протяжно спросил он.
– Нет! Он очень милый, любезный, превосходный человек, но не деловой, безынициативный, а здесь необходима полная отдача. Вам придется взяться за дело самому, если вы захотите спасти ему имение.
– А почему вы раньше не сделали этого? – с упреком спросил Рюстов. – Ведь, возвратившись, вы видели, как здесь все запущено.
– Я не имею права вмешиваться в чужие дела.
– Чужие? Я думал, вы равноправный член этой семьи, фамилию которой носите.
Освальд промолчал; он ни за что не хотел объяснять тестю Эдмунда, какие отношения у него были с теткой и как малополезным было бы вмешательство с его стороны. Поэтому он уклончиво возразил:
– Я еще весной открывал брату глаза на всякие недостатки в управлении и требовал, чтобы он энергично взялся за дело, но мои советы не увенчались успехом. На вашей стороне теперь отцовский авторитет; Эдмунд вообще охотно подчинится вам, как только вы подведете его к сознанию необходимости сделать что-либо самому.
Рюстов задумчиво смотрел перед собой. Казалось, он не был восхищен характеристикой своего будущего зятя, услышанной, быть может нечаянно, от Освальда.
– Эдмунд еще молод, – сказал он наконец, как бы оправдываясь, – и до сих пор ему еще мало приходилось бывать в своих поместьях. Вместе с властью у него появится и интерес к ним. Во всяком случае, безалаберному хозяйничанию в лесах должен быть положен конец.
После этого знаменитый помещик стал развивать свои хозяйственные планы и так углубился в них, что совершенно не заметил, что говорил только он один. Лишь когда ответы Освальда стали односложными, а голос – уставшим, Рюстов стал внимательнее.
– Вам, верно, нездоровится, господин фон Эттерсберг? – спросил он. – Вы очень побледнели.
Освальд вынудил себя улыбнуться и провел рукой по лбу.
– Ах, пустяки!.. Это обычная головная боль, мучающая меня с самого утра. Самое лучшее для меня было бы вовсе не присутствовать на празднике.
– В таком случае вам не следовало, по крайней мере, танцевать, – заметил Рюстов. – Это только усиливает подобное страдание.
Губы молодого человека задрожали.
– Совершенно верно, мне не следовало танцевать. Это никогда больше не случится.
Его голос был такой подавленный и глухой, что Рюстов серьезно забеспокоился и посоветовал ему выйти на террасу, где на свежем воздухе головная боль пройдет скорее. Освальд ухватился за это предложение.
Вечер протекал, как обычно на таких праздниках, очень шумно и весело. Эттерсберг сегодня подтвердил свою былую славу, так как графиня была действительно мастерицей устраивать подобные праздники. Уже глубокой ночью гости покинули замок, и кареты с грохотом стали развозить их по домам. Члены семьи также вскоре разошлись. Эдмунд проводил до экипажа будущего тестя, который возвращался со своей родственницей в Бруннек, между тем как Гедвига, которая должна была еще несколько дней оставаться у графини, пожелала ей спокойной ночи и поспешно ушла к себе в комнату.
Еще так недавно шумные залы замка опустели, хотя были полностью освещены. Здесь оставалась только одна графиня. Погруженная в мысли, она стояла перед портретом своего мужа, подаренным им перед свадьбой и украшавшим теперь большой приемный зал. Из огромной золотой рамы на нее смотрело добродушное, приветливое лицо, но это было лицо старика, а женщина, стоявшая перед ним, еще и теперь не утратила былой красоты. Ее гордая, царственная фигура в богатом атласном платье, с драгоценными украшениями на руках и на шее еще и сегодня не смотрелась бы рядом со стариком, за которого ее выдали замуж больше четверти века тому назад! В контрасте этих двух образов таилась целая история жизни, а может быть, и страсти.
То же самое пришло теперь в голову и графине. Ее взгляд, устремленный на портрет, становился все мрачнее, и когда она отвернулась и пробежала глазами по длинному ряду комнат, поражавших своей пышностью, вокруг ее рта образовалась горькая складка. Блеск и пышность этой обстановки ясно определяли занятое графиней Эттерсберг положение в свете, где она долгие годы была единственной повелительницей. Быть может, эта горечь относилась к мысли, что время полного владычества уйдет безвозвратно, когда сюда вступит новая, более молодая хозяйка, а может быть, и к другим воспоминаниям. Случались же моменты, когда эта обычно гордая женщина, полная сознания своей силы, несмотря на блестящую роль, выпавшую на ее долю, не могла простить, что была принесена в жертву.
Голос только что возвратившегося Эдмунда вернул графиню к действительности.
– Папа Рюстов еще раз шлет тебе свой привет, – весело промолвил он. – Ты просто покорила его. Он буквально рассыпался в любезностях в твой адрес и целый вечер был неслыханно вежлив, так что я даже не узнал его.
– С ним легче сойтись, чем я думала, – возразила графиня. – Это несколько грубоватая, но открытая и энергичная натура, и его надо принимать таким, каков он есть. Зато твоя невеста праздновала свой триумф. Ты сделал прекрасный выбор.
– Да, Гедвига сегодня вечером была очаровательна. И среди присутствующих находилась лишь одна-единственная дама, которая могла бы соперничать с ней, а именно ты, моя мать.
Графиня слегка улыбнулась. Она прекрасно знала, что была красивее и лучше девушек и женщин, бывших гораздо моложе ее, и не уступала по красоте даже своей будущей невестке. Но ее самодовольство исчезло перед более глубоким чувством, когда она спросила сына:
– Доволен ли ты теперь своей матерью?
