Книга Кристалл в прозрачной оправе, страница 36. Автор книги Василий Авченко

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Кристалл в прозрачной оправе»

Cтраница 36

Что заставляет каменный прах организовываться в кристаллы? Минералы, как и люди, – существа социальные, мы подчинены одним и тем же высшим законам. Есть начало, заставляющее планеты вращаться, а кристаллы и людей – расти.

Кристалл – естественная и единственная форма, которую в силу своей неорганической ДНК вынужден принимать тот или иной камень. Он обречён на строго определённую форму, всё остальное зависит от внешних условий. Есть термин «кристалл свободного роста». Кристаллы чаще всего несовершенны, неполны, потому что растут на подложках, как бы растворяющих в себе их нижние половины. Кристаллы свободного роста рождаются в лучших условиях – в комфортных растворах или расплавах. В этих кристаллах для меня выражен смысл существования.

Человек пытается взять на себя ряд функций природы. Можно понимать дома, шкафы или колёса как рукотворные кристаллы. Идея кристалла, скажем, якоря придумана не творцом, а человеком – тоже творцом, хотя иного масштаба. Человек создал новые, антропогенные кристаллические сингонии: автомобильную, домовую, корабельную, кирпичную, ракетную, снарядную…

С моря и воздуха на друзы кристаллов похожи человеческие поселения (обретённые человеком неестественные способности плавать и летать эстетически оправданы уже тем, что человеческий глаз получил новые ракурсы). Бывает интересно разглядывать эти аккуратные друзы микрорайонов (видимо, относящиеся к кубической сингонии?) с неба.

Октаэдр, ромбододекаэдр, скаленоэдр… – кристаллографические заклинания, сопровождающие чудо появления кристалла из хаоса и праха. Сам человек – тоже кристалл леонардовского золотого сечения, которое сохраняют не все. Многие мои ровесники – те, кому за тридцать – и даже парни до тридцати бессовестно отращивают округлые дряблые животы, не предусмотренные нормальной кристаллической формой человека. В каждом homo sapiens заложена некая общечеловеческая форма, которая реализуется более или менее успешно в зависимости от генетических особенностей и внешних воздействий. Человек подобен минералу, хотя относится к другой, физически и химически более сложной, форме жизни. Рождение кристалла зависит от температуры, давления, концентрации примесей и т. д. Кристалл свободного роста, идеальный кристалл в переводе на человеческий – это сумевший реализоваться гений.

Кристаллам, как и людям, редко удаётся вырасти свободно. Часто камни имеют «скрытокристаллическую» структуру. Это значит, что миллионы маленьких кристалликов так и не выросли, оставшись крошечными песчинками, и вынужденно спеклись в тупую бесформенную глыбу (мы не говорим здесь о тех минералах, которые по природе своей аморфны и кристаллов не образуют вообще – например, опалу его аморфность не мешает иметь прекрасные ювелирные разновидности, одна из них называется «благородным опалом»). Примерно то же происходит с людьми – аналогия пошлая, но точная. Миллионы, если не миллиарды, живут скрытокристаллически. Единицы становятся явными кристаллами, единицы из единиц – кристаллами прозрачными, незамутнёнными. Прозрачность зависит от дружественности внешней среды, но и от собственного, внутреннего материала тоже. Кристалл диоксида кремния мог с куда большей долей вероятности вырасти однородно-непрозрачным – и звался бы тогда «молочно-белый кварц»; так же восхищал бы безупречной формой, но без стеклянной прозрачности. Однако иногда кварц вырастает прозрачным и получает право называться «горным хрусталём», тем самым гением чистой красоты («чистой воды» – говорят о камнях).

На кристалл похоже хорошее стихотворение. Каждый хороший текст отточен и совершенен, как кристалл свободного роста. Говорят – «чеканные фразы», а можно бы – «кристаллические». Роман похож на огромную друзу, то есть сросток, рощу кристаллов, или на жеоду – внутренность обычного округлого валуна, который неожиданно оказывается пустотелым в середине, причём стенки этой пещеры сокровищ покрыты острыми кристаллическими щётками на плавящихся, струящихся агатовых подложках. Аметистовые жеоды безумно красивы.

«Друза» – немецкое слово. Морские термины мы брали у голландских мореплавателей – мачты, стеньги, бушприты; горняцкие – у немцев: штрек, шахта, штольня, шлих…

Само слово «горняк» («горное дело», «горнорудный», «горный мастер»; на Урале раньше бытовало «горщик»), конечно, устарело. Что ж за горняк, если он может работать не то что не в горах – а, напротив, под землёй, почти в преисподней. («Кто первым додумался проторить дорогу в тартарары? Может, тому человеку жить наравне со всеми на земле было тошно? В небо, должно быть, взлететь был не в силах и в чрево земли полез», – размышлял в романе «Шахта» сибиряк Александр Плетнёв, два десятка лет отработавший шахтёром в Артёме – городе-спутнике Владивостока; теперь в Артёме шахт, естественно, не осталось – закрыты в девяностые.) Но это слово красиво и потому должно жить. Не «каменщик» же – совсем не то, вдобавок ненужный отсыл к масонству; и не геолог; и не горнодобытчик; и потому всё-таки – горняк. Слово неточное, но лучше всё равно нет.

В Тавричанке, некогда шахтёрско-рыбацком, а теперь лишенном лица посёлке под Владивостоком, я познакомился с Геннадием Алексеевичем – мужчиной за 80, горным инженером-шахтостроителем на пенсии. Он теперь занимался любимым делом – орнитологией. Родом был с Донбасса, там пережил немецкую оккупацию и поэтому знал, у каких деревьев съедобная кора.

– При отступлении наши только копры (то есть верхушки, вершки шахт) взрывали и сами шахты топили, а остальные сооружения не трогали. Знали: вернутся – придётся восстанавливать! А у нас в Тавричанке в девяностые обе шахты уничтожили полностью. Всё сравняли с землёй, – говорил Геннадий Алексеевич.

– Выходит, наши времена хуже оккупации? – спрашивал я.

– Выходит, что так, – отвечал старый горняк.

Во Владивостоке есть улица Магнитогорская. Это название всегда говорило мне не только о далёком западном уральском городе, но о притягательности «горного дела» как такового, горном магнетизме. Теперь на смену социалистическим Магнитогорскам пришли капиталистические Магнатогорски.

Горное дело в России создал, как и многое другое, Пётр, само имя которого и означает – камень. (Хотя первые открытия рудознатцев на Урале – железа, меди – были сделаны ещё в первой половине XVII века.) В 1700-м учредили «приказ горных дел», в 1719-м объявили «горную свободу», поощрив поиски самоцветов, в 1773-м открыли Горный институт. Первые месторождения «самоцветов» – ярких камней – открывали непрофессионалы. Более суровые и прозаические ископаемые ждали специалистов. Поначалу считалось, что самоцветы так и надо искать – кустарно, наудачу; каменные драгоценности воспринимались как дар свыше. Примерно так в уссурийской тайге искали женьшень. Позже стало ясно, что камни хоть и отличаются между собой, но подчинены общим физическим законам и в этом смысле равнозначны, как равны перед человеческой физиологией принц и нищий. Накапливались данные, выявлялись закономерности, развивались науки о земле. «Поиски могут происходить планомерно лишь на основе знания условий происхождения цветных или драгоценных камней… Таковы, например, поиски новых месторождений лазурита в Прибайкалье… Успех зависит от точного знания генетических соотношений», – писал академик Ферсман. Слова «месторождение» и «генетический» торчат из строгого текста, блестят, как чешуйки слюды в прибойной волне, напоминая нам: камни – живые, они подчинены своим жизненным законам.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация