Лэттерли не питала ни малейших иллюзий насчет того, что в случае болезни никто не станет о ней заботиться, и эта мысль напугала ее сильней, чем она ожидала. Болеть в полном одиночестве или под злобными взглядами того, кто радуется твоей беде, слабости и беспомощности, – такая ужасная перспектива повергла Эстер в состояние, близкое к панике, на лице у нее выступил холодный пот, а сердце ее учащенно забилось.
Вот в чем было главное отличие ее нынешнего положения. В Крыму девушку окружало уважение коллег и признательность солдат, заботе о которых она отдавала столько сил. Эта любовь и сознание высокой цели могли заменить пищу в минуту голода, согреть в самую суровую зиму, притупить боль… Они даже спасали от страха и помогали победить чудовищную усталость.
А одинокий и ненавидимый человек совершенно беззащитен.
Другим мучителем медсестры оказалось время. В Крыму она отдавала работе каждую свободную от сна минуту. Здесь же ее единственным занятием было сидеть в пустом ожидании на койке – час за часом, с утра до вечера, день за днем. Она ничего не могла предпринять самостоятельно. Все активные действия предстояли Рэтбоуну и Монку, а на ее долю выпала полная праздность.
Эстер запретила себе думать о будущем, представлять ожидающий ее суд, рисовать в уме картины судебного заседания, столь хорошо ей знакомые, поскольку она не раз наблюдала с галереи для зрителей, как ведет защиту Оливер. Теперь все это она увидит со скамьи подсудимых. Будет ли процесс проходить в Олд Бэйли? Быть может, она окажется в том же зале, где уже бывала прежде, остро переживая за других? Вопреки данной себе клятве, девушка постоянно со страхом возвращалась мыслями к предстоящему, пытаясь угадать, насколько действительность будет отличаться от воображаемых ею сцен. Это было похоже на поведение человека, вновь и вновь ковыряющего свою рану, чтобы проверить, в самом ли деле она болит так сильно, как ему показалось, а не чуть меньше или чуть больше.
Как часто она ругала за это раненых, объясняя, что это глупо и вредно! А сейчас вела себя точно так же… Будто, постоянно трогая смертельную рану, можно убедить себя, что она не так опасна, как кажется!
Но в глубине ее сознания теплилась надежда, что, пережив сейчас в воображении все предстоящие мучения, она лучше подготовится к тому моменту, когда они начнутся на самом деле.
Грустные размышления заключенной прервал скрежет ключа в замке, и дверь распахнулась. Здесь не существовало уединения: изолированный от всех, человек вместе с тем был беззащитен перед возможным в любой момент вторжением.
В дверях появилась самая ненавистная Эстер надзирательница с тусклыми волосами, собранными на макушке в такой тугой пучок, что кожа вокруг ее глаз заметно натянулась. Лицо ее было почти лишено выражения, и только в уголках рта таилось презрение и одновременно – удовлетворение тем, что его можно безнаказанно демонстрировать.
– Вставай, Лэттерли! – приказала тюремщица. – К тебе пришли, – сердито и вместе с тем удивленно объявила она. – Твое счастье. Пользуйся пока. После суда к тебе уже не станут то и дело таскаться.
– После суда меня здесь не будет, – бросила Эстер.
Надзирательница вскинула брови:
– Ты что, воображаешь, что отправишься домой? Как же, жди! Тебя повесят, красотка, за нежную белую шейку, и ты будешь болтаться в петле, пока не умрешь. Тогда уж никто не придет к тебе на свидание!
Сиделка пристально поглядела на нее.
– Мне приходилось видеть слишком много людей, которых повесили, а потом признали невиновными, чтобы я стала с вами спорить, – внятно проговорила она. – Только вас это не волнует. Вам просто хочется, чтобы кого-нибудь повесили, а до истины вам нет дела.
Лицо женщины налилось кровью, а мышцы ее толстой шеи напряглись. Она шагнула вперед:
– Заткнись, Лэттерли, или я тебе покажу! Не забывай, что здесь распоряжаюсь я, а не ты! Тут я хозяйка, и в твоих интересах, чтобы в последнюю минуту я была на твоей стороне! Многие тут строят из себя храбрецов – но только до тех пор, пока дело не запахнет петле-й.
– После месяца жизни здесь петля может показаться не худшим выходом, – с горечью отозвалась Эстер, но внутри у нее все сжалось. – Кто этот посетитель?
Ей очень хотелось, чтобы это оказался Рэтбоун. Он был ее спасительной соломинкой, ее надеждой. Ее дважды навещала Калландра, но встречи с ней почему-то очень взволновали медсестру. Возможно, причина была в излишней возбудимости леди Дэвьет, чересчур сильно выражавшей свое сочувствие. После ее ухода мисс Лэттерли еще острее ощутила одиночество. Ей понадобились все душевные силы, чтобы не разрыдаться. Справиться с собой помогла мысль о презрении и об удовлетворении, которое испытает надзирательница, если надумает вернуться в ее камеру.
Но за широкой спиной смотрительницы девушка увидела не Оливера, а собственного брата Чарльза. Он был бледен и вид имел совершенно несчастный.
Внезапно мисс Лэттерли захлестнуло воспоминание. Она с полной отчетливостью увидела лицо брата в день своего возвращения из Крыма после смерти родителей. Тогда встречавший ее дома Чарльз должен был посвятить сестру во все подробности происшедшей трагедии и рассказать не только о самоубийстве отца, но и о том, что несчастье очень быстро свело в могилу их мать, а также о постигшем их финансовом крахе. Сейчас у него был такой же растерянный и взволнованный вид. Все его переживания были настолько очевидны, что при виде его Эстер вновь почувствовала себя, как в детстве.
Чарльз, вошедший следом за надзирательницей, поискал глазами сестру. Девушка, подчиняясь тюремным порядкам, стояла, не двигаясь с места. Посетитель окинул взглядом камеру, голые стены, расположенное высоко под потолком единственное окно и клочок серого неба за решеткой, потом перевел глаза на койку с вделанным шкафчиком и лишь после этого посмотрел на сестру, одетую в серо-голубое форменное платье сиделки. Он через силу взглянул ей в лицо, словно то, что можно было на нем прочесть, страшило его.
– Как поживаешь? – хрипло спросил Лэттерли.
Эстер хотела откровенно пожаловаться на одиночество и страх, но, увидев измученное лицо брата с покрасневшими глазами и сознавая, что он все равно не в состоянии помочь ей, а только будет страдать от собственного бессилия, поняла, что об этом не может быть и речи.
– Прекрасно, – ответила она спокойным, ровным голосом. – Нельзя сказать, чтобы здесь было приятно, но мне приходилось выдерживать вещи и похуже.
Весь облик мужчины выразил облегчение, и с лица его сбежало напряженное выражение. Ему очень хотелось верить заключенной, и он предпочел не уточнять, что она имеет в виду.
– Ну да, – согласился он, – конечно, приходилось. Ты – удивительная женщина.
Надзирательница, задержавшаяся, чтобы объяснить Чарльзу, как вызвать ее, когда придет время, почувствовала себя лишней и, не говоря ни слова, вышла, хлопнув дверью.
Вздрогнув от этого звука, мистер Лэттерли обернулся и уперся взглядом в гладкую железную преграду, не имеющую изнутри даже дверной ручки.
