– Не я выбирала аргументы для защиты, сэр, и потому не берусь говорить за мистера Аргайла, – сдержанно ответила девушка. – Но, полагаю, вы правы.
– То есть вы согласны с такой гипотезой, мисс Лэттерли? – настаивал обвинитель.
– Да, сэр, согласна, хотя случается, что мы неверно судим о людях и не в силах правильно понять ход их мыслей. Иначе мы никогда не оказывались бы захваченными врасплох.
По залу пробежал смешок. Некоторые из зрителей согласно кивнули.
Рэтбоун затаил дыхание, снедаемый тревогой.
– Очень изощренный довод, мисс Лэттерли, – признал Гильфетер.
Эстер увидела лицо Оливера и поняла, почему он смотрит на нее с таким осуждением. Следовало исправить ошибку.
– Нет, сэр, – смиренно возразила она. – Это обыкновенный здравый смысл. Думаю, любая женщина сказала бы вам то же самое.
– Что ж, мэм, возможно. – Обвинитель переменил тему: – Но вы должны признать вескими причины, по которым мне приходится не согласиться с прозвучавшими здесь лестными словами в ваш адрес.
Сиделка промолчала, ожидая продолжения. С легкой гримасой Гильфетер кивнул.
– Мисс Лэттерли, почему вы отправились в Крым? Подобно мисс Найтингейл – по зову свыше, ради того, чтобы послужить богу? – В его тоне не было сарказма или снисходительности, вопрос звучал вполне невинно, и все же зал притих, заранее готовый отнестись к ее словам с недоверием.
– Нет, сэр. – Девушка старалась говорить как можно спокойнее и мягче. – Я сделала это ради наших сограждан, считая, что это – лучший из доступных мне способов быть им полезной, и думаю, что поступила правильно. У каждого из нас всего одна жизнь, и мне бы не хотелось в последний час, оглядываясь назад, сожалеть обо всех упущенных возможностях принести пользу там, где это было в моих силах.
– Значит, вы – женщина, склонная к риску? – не сумев скрыть улыбку, спросил Гильфетер.
– К физическому, сэр, но не к моральному. На мой взгляд, оставаться дома, в безопасности и праздности – значило рисковать морально, а я к этому не была готова.
– Неплохое объяснение, мадам!
– Я борюсь за свою жизнь, сэр. Вы полагаете, что другой на моем месте был бы менее настойчив?
– Нет, мадам. Раз уж вы спросили, могу сказать: я уверен, что вы приложите все старания и доводы, все ухищрения и уловки, какие только в состоянии изобрести ваш ум и на какие способна ваша изворотливость.
Эстер посмотрела на обвинителя с отвращением. Все предостережения Рэтбоуна вспомнились ей с такой отчетливостью, словно он только что произнес их, но она больше не желала их слушать. Все равно ей суждено проиграть. Но она встретит свое поражение, оставаясь честной и, насколько возможно, не теряя достоинства.
– Вы говорите так, сэр, словно мы с вами – два диких зверя, старающихся одолеть друг друга, а не ра-зумные человеческие существа, стремящиеся выяснить истину и прилагающие все усилия во имя торжества справедливости, – сказала она. – Вы хотите узнать, кто убил Мэри Фэррелайн, мистер Гильфетер, или просто повесить кого-нибудь, ну, хотя бы меня?
На мгновение юрист остолбенел. Ему и прежде случалось встречать в суде отпор, но не столь решительный.
Зал охнул. Один из журналистов сломал свой ка-рандаш.
– О боже! – беззвучно прошептал Оливер.
Судья судорожно шарил пальцами в пустоте в поисках своего молотка.
Стоявший на галерее Монк улыбнулся, но сердце его сжалось от горя.
– Нет, мисс Лэттерли, только того, кого следует, – гневно возразил Гильфетер. – Но все указывает на то, что это именно вы! Если это не так, прошу вас, назовите виновного!
– Не знаю, сэр, иначе давно бы назвала, – ответила Эстер.
Теперь наконец поднялся Аргайл:
– Милорд, если у моего просвещенного друга есть вопросы к мисс Лэттерли, пусть спрашивает. Если же нет – хотя она, похоже, прекрасно справляется с собственной защитой, – эта травля непристойна и в суде неуместна.
Бросив на него недовольный взгляд, судья обратился к обвинителю:
– Мистер Гильфетер, попрошу вас держаться ближе к делу. Что вы желаете спросить?
Тот взглянул на своего оппонента, потом на судью и лишь затем повернулся к Эстер:
– Мисс Найтингейл изобразила вас сущим ангелом, отдающим все силы уходу за больными, невзирая на собственные страдания. – На этот раз он и не пытался скрыть сарказма. – Ей очень хотелось, чтобы мы представили вас беззвучно снующей между койками госпиталя, утирающей горящие в лихорадке лбы, перевязывающей раны, а то и смело отправляющейся в действующую армию, чтобы самой при мерцающем свете факела оперировать раненых. – Он возвысил голос. – Но скажите честно, мадам, разве эта жизнь, проходившая по большей части среди солдат и лагерной обслуги – женщин низкого происхождения, – не груба?
Яркие воспоминания волной нахлынули на медсестру.
– Среди лагерной обслуги, сэр, много солдатских жен, и их невысокое происхождение – такое же, как у их мужей, – ответила она сердито. – Они обстирывают их, ухаживают за ними, когда те больны. Кто-то же должен делать все это! И если их мужья достаточно хороши для того, чтобы умирать за нас в кровавых сражениях, то и они заслуживают доброго слова от нас, живущих в безопасности у себя дома. А если вы воображаете, что мисс Найтингейл или кто-то из ее медицинских сестер были полковыми шлюхами, то…
С галереи донесся негодующий рев. Какой-то мужчина, вскочив, погрозил Гильфетеру кулаком.
Судья неистово застучал своим молотком, но на него никто не обращал внимания.
Оливер вжался как можно глубже в кресло и схватился за голову, не слыша, что говорит обернувшийся к нему Аргайл, на лице которого было написано сердитое недоумение. Генри Рэтбоун, закрыв глаза, шептал про себя молитвы.
Прекратив атаку на этом фронте, обвинитель решил предпринять новую:
– Сколько вы видели мертвецов, мисс Лэттерли? – стараясь перекричать общий гвалт, обратился он к Эстер.
– Тихо!!! – яростно завопил судья. – Я требую порядка в зале! Тихо! Или я прикажу очистить галерею!
Шум почти тотчас стих. Никому не хотелось быть изгнанным из зала.
– Сколько человек, мисс Лэттерли? – повторил Гильфетер, когда тишина была наконец восстановлена.
– Отвечайте, – потребовал судья, прежде чем девушка успела открыть рот.
– Не знаю, – проговорила она. – Мне не приходило в голову считать. Каждый из них был человеком, а не номером.
– И все же – очень много? – настаивал обвинитель.
– Боюсь, что да.
– Значит, вы – человек, привычный к смерти. Она вас не пугает или, во всяком случае, не потрясает так, как большинство людей?
– Все, кто ухаживает за больными, в какой-то мере привыкают к смерти, сэр. Но никого из них это не спасает от горя.
