— Нет.
Врач задумчиво сложил руки на груди и, поправив очки, продолжил:
— У тебя бывают внезапные приступы агрессии?
— Нет. Если возникают какие-то отрицательные эмоции, я начинаю их анализировать. Прежде глубоко думаю, прежде чем ответить человеку. Но внезапного желания ударить на пустом месте нет. Такого не бывает.
— Посещали суицидальные мысли?
— Иногда, в основном, когда сталкивался с непониманием. В последнее время эта мысль посещает меня все чаще.
— Ясно.
Врач посмотрел на сирень. Потянул за ветку и сорвал цветы. Понюхав лишь раз, выбросил его в траву.
В следующий миг он спросил:
— Как сам думаешь, тебе необходимо лечение у нас в клинике?
Я пожал плечами, прикидывая мысленно все «за» и «против». Вслух ответил:
— Не знаю. Если мое сердце нуждается в этом, то я готов.
Доктор недоуменно покосился на меня:
— Сердце? Какое сердце?
— Ну, вы же кардиолог и хотите проверить мое сердце. Я ведь в прошлом году попадал в госпиталь. Вы ведь в курсе?
— Нет, мой мальчик, я не врач-кардиолог.
Мы смотрели друг на друга в легком недоумении. Окончательно запутавшись, я решил выслушать доктора. Что скажет он, ведь в том, что он врач, я не сомневался.
— Милый мальчик, — он обхватил меня за плечи, — тебя ввели в заблуждение. Уж не знаю, намеренно ли или случайно, но только я вот что скажу. Я врач-психотерапевт. Меня пригласили твои родители в связи с тем, что у них имеются некоторые подозрения на твой счет. Чтобы понять, болен ли ты психически или нет, я вывел тебя на этот диалог.
Сказать, что я был поражен, значит, не сказать ничего. Родители предали меня, решив под шумок сдать дальше от дома в психушку. Подальше от дома и своей дражайшей репутации.
Когда вся деревня шумит о том, что рядом живет мальчик-гей, каким я не являюсь на самом деле. Когда все считают тебя прокаженным и грязным. Когда твои близкие стесняются тебя и брезгуют сидеть за одним столом, становится по настоящему жутко.
Я больше не стану плакать и рыдать. Я стану сильным, я переживу все это. Нужно только найти подходящую дверь в лабиринте жизни. Ведь я все еще жив! Что может быть хуже?
— Посмотрите на меня доктор, неужели я сумасшедший?
Врач только усмехнулся:
— Нет, ты не сумасшедший, это однозначно. Однако у тебя глубокая депрессия и наблюдается психоз. Если ты не против, я бы предложил полежать у нас в клинике. Мы прокапаем капельницы и дадим успокоительные пилюли. Будешь жить в двухместной палате, с другим мальчиком. Трехразовое питание и щадящий режим. Ну, что скажешь?
Я все еще был ошарашен. Смотрел на врача и не верил, что все это происходит именно со мной.
Доктор придвинулся чуть ближе и, понизив голос, сказал:
— Тебе надо выбраться отсюда, иначе близкие упекут тебя в места намного хуже нашего.
— Доктор, что может быть хуже психушки?
Я был в тупике. С одной стороны, меня ожидала жизнь домашнего животного, вроде собаки. В дополнение к этому, ненависть близких и откровенное унижение. Ежедневно, каждый час.
Если же я соглашусь на поездку в дурдом, то вероятно все утихнет. Когда вернусь, все позабудется и не станет таким свежим и дурным.
Кстати, а когда я вернусь? И вернусь ли вообще? Я посмотрел на врача, и он сразу же ответил:
— Отделение, в которое я тебе предлагаю, свободнее остальных. Там ты сможешь видеться с близкими, прогуливаться по местному парку и даже читать книги, когда захочешь. В среднем, лечение займет четыре-пять недель. Когда выздоровеешь, то сможешь вернуться к обычному образу жизни.
Он видел, как я дрожу, как не знаю, как поступить, как мне действительно становится страшно от происходящего. Я был загнан в угол.
— Да не переживай ты так, — доктор подбадривающе улыбнулся, — к нам лечиться в клинику специально приходят многие бизнесмены, писатели и даже актеры. Нервишки полечить. После выписки все данные о тебе будут засекречены. Никто никогда не узнает об этом, ведь все делается анонимно. Репутация не пострадает.
— Все сумасшедшие общаются между собой?
— О, нет. Буйные больные заперты в отдельном здании. Там все окна и двери на замках, и охрана у входа круглосуточная. Похлеще тюрьмы. Вообще на территории больницы более десяти отделений. Все отделены друг от друга. У каждого отделения свое двухэтажное здание, свои врачи и медперсонал.
В растерянности я почесал затылок. Выбор у меня был не из легких. Однако как бы плохо мне здесь ни было, все-таки я был дома. Дурдом есть дурдом. Я вежливо отказался.
— Как знаешь, — только что и ответил врач, — вернемся к твоим близким?
И мы направились назад во двор. Отец о чем-то тихо перешептывался с матерью, при виде нас оба замолчали. Теперь моя мать была с ним заодно. Она предала меня, вот так запросто.
— Ну что, доктор? Что скажете?
Они стали обсуждать, не стесняясь моего присутствия. Мне лишь оставалось отойти в сторону и слушать их вердикт.
Как я понял, врач сказал, что я вполне нормален, что адекватно веду диалог. Уверенно отвечаю на вопросы, что маниакальных нот в поведении не замечено. Единственное, что смущает, это невроз, но он ни в коем случае ни в острой стадии и может лечиться медикаментозно.
Я видел глубокое разочарование в глазах моих родителей. Такого вердикта врача они не ожидали.
— Но, доктор, — начала мать, — мальчик пережил такой ужас, такое унижение и боль. Я уверена, что это не останется незамеченным. Все проявится со временем. Вы должны ему помочь.
Доктор повернулся и посмотрел на меня. По его лицу я понял что-то типа, мол, я тебе об этом говорил. Так и было. Мои родители искали очередной предлог, чтобы упечь меня в дурдом.
Тогда я принял решение очень важное на тот момент. Я решил, что больше никогда не буду членом этой семьи. Что у меня больше нет ни матери, ни отца, никого. Я отрекся от них всех в тот момент.
Повернувшись лицом к врачу, я четко и громко сказал:
— Забирайте меня отсюда, ведь все равно жить спокойно не дадут. Либо убьют, либо посадят.
Я даже не посмотрел им обоим в глаза.
— Ну, хорошо Том, — врач пришел в себя первым, — собери все необходимое и садись в машину. У тебя на все про все десять минут.
Мне хватило три минуты, чтобы забрать фотоаппарат, альбом, папку с эскизами и карандаши. Ни одежды, ни обуви — ничего не взял. Поехал в чем был.
Когда выходил за калитку, ко мне кинулась мать. Но я оттолкнул ее протянутые руки и пошел прочь.
05 июня 1994 года
