Какая разница!
– Папка…
Она не забыла.
Я подхватил ее на руки – она счастливо пискнула. Покружил под гневным взглядом тетки, дождался окрика, поставил, взял за руку. Сделал в сторону тетки успокаивающий жест: все, мол, больше никакого хождения на головах. Папа давно не видел дочку. Папа с дочкой идут гулять, очень спокойно гулять, понятно?
– Не больше пятнадцати минут! – крикнули нам вслед.
– Да-да, конечно, – уверил я, не оборачиваясь. Дверь, снабженная тугой пружиной, гулко бухнула за моей спиной.
Дождь и вправду перестал. В лужах на асфальте мокли палые листья. Пахло осенью.
– Я принес тебе няняку, солнышко.
– Дяй! Дяй няняку!
Я вскрыл хрустящую обертку и отломил ей два квадратика. Настька не стала капризничать. Как всегда, я не мог разобраться: то ли она не видела разницы между «мало» и «много», то ли расчудесно понимала, что я дам ей еще шоколадных квадратиков, когда она справится с этими. Сколько потребует, столько и дам, потому что папка хороший. Нормальному человеку не дано понять, какие мысли текут в голове слабоумного, на это только Монстр способен.
– Ну смотри, куда это годится? Все пальцы перепачкала.
– Папка, – сказала дочь с набитым ртом. – Папка холосый.
Комок подступил к горлу.
Хороший… Да уж.
Чугунная решетка на кирпичных столбах и вместе с нею территория интерната остались позади. Боковым зрением я уловил скорохватов Витю и Валеру и скрипнул зубами от злости. Страхуются…
А зря. Если уж я не сумел сбежать один, то с Настькой это стало совершенно невозможно. Я мог бы рвануть по парку, оставив дочь им… ничего бы они ей не сделали! Что-то мешало мне. Наверное, есть предел, за которым дальнейшее предательство становится невозможным.
Ох и глупо!
Мы двинулись через парк, еще тихий по утреннему времени, если не считать слабого шелеста опадающей листвы. Чуть позже сюда явятся мамаши выгуливать детей, приковыляют бабки посидеть на лавочках, а вон тот столик, усыпанный за ночь мокрыми изжелта-красными пятернями клена, наверняка оккупируют пенсионеры-доминошники. Но пока в парке было безлюдно. Витя держался шагах в десяти позади нас, Валера выбрал параллельную дорожку. Коля Штукин терпеливо ждал возле машины, привалившись к дверце задом.
Когда до него осталось несколько шагов, он вынул руку из-за спины и дважды бесшумно выстрелил – в меня и дочь.
Не знаю, что было у него в ампулах, но точно не серотонин. Чип запоздало взвыл об опасности – я не успел разобрать, какого рода. Боли не было, просто мир качнулся, задрожал и перестал существовать.
* * *
Болел бок. Мой правый битый бок, еще нуждавшийся в ежедневной перевязке, с едва зарубцевавшейся ямой, где когда-то помещался кусок ребра, вырванный пулей кретина-сторожа. Я лежал именно на правом боку, подогнув ноги и упираясь во что-то макушкой, на заднем сиденье автомобиля. Судя по тому, как подвеска отзывалась на выбоины в асфальте, машина шла довольно быстро.
Я застонал и пошевелился. Затем попытался приподняться на локте и света не взвидел. Стараясь поменьше стонать, я спустил ватные ноги на резиновый коврик и кое-как принял полусидячее положение. Тело все еще слушалось плохо.
Не убили, значит. Только обездвижили. Суки, перестраховщики!
Когда мутная пелена перестала застилать глаза, я немного удивился. Кроме меня, в машине находился всего один человек: впереди за рулем сидел моложавый мужчина, и явно не Штукин. Тот рыжеватый веснушчатый блондин, а этот, насколько я мог судить, был брюнет, да еще жгучий. Скорее всего, кавказец.
Все-таки чего-то я в этой жизни до конца не понимаю: что, кавказские сепаратисты уже начали похищать людей в Москве? Да еще выхватывать их из рук Нацбеза? Да нет, первое еще куда ни шло, а на второе у них, к счастью, пока что кишка тонка.
– Пригните голову, Алексей Сергеевич, – сказал, не оборачиваясь, мужчина. – А еще лучше лежите, как лежали. У моей машины стекла не темные.
Машина и вправду была другая.
– Где моя дочь? – зашипел я.
– Здесь, не волнуйтесь. На переднем сиденье. Она еще спит и немного сползла, вот вам и не видно. Не беспокойтесь, с нею все в порядке.
– Покажите, – потребовал я.
Он повернул зеркальце над лобовым стеклом.
– Так вам видно?
– Да. Ну вот что, если с ней что-нибудь…
– Я же сказал: не беспокойтесь, – перебил он. – Дозы были равные, и обе рассчитаны на взрослого мужчину. Будь вашей дочери три годика, я бы волновался, но в нашей ситуации не вижу повода для паники. Она очнется, вот увидите.
– Надеюсь…
– А я уверен.
– Кто вы такой? – спросил я.
Мужчина вернул зеркальце в исходное положение.
– Зовите меня Гурген.
– Просто Гурген?
– Гурген Акопович, если вам угодно. Чтобы у вас отпало желание шарахнуть меня по голове, скажу сразу: я ваш коллега, и я на вашей стороне. Так что лежите и ничего не бойтесь. Теперь мой черед бояться.
Ничего не понимаю. Кроме того, что он, похоже, не террорист, а миссия Штукина, по-видимому, дала сбой. Или она, эта его миссия, много сложнее, чем мне представлялось?
И что, собственно, в понимании моего нового знакомца значит «на моей стороне»? Где она теперь, эта моя сторона? Поднимите мне веки, не вижу.
Машина неслась по какому-то загородному шоссе. Мелькали лесопосадки. Нет, это не Новорязанское шоссе…
– Где Штукин? – спросил я, прочистив горло.
– Выбыл, – коротко бросил Гурген.
– Не понял.
– Выбыл по состоянию здоровья. Чего тут непонятного?
Так-так. Любопытно.
– А его хлопцы?
– Тоже выбыли. Вы бы все-таки лучше не маячили, Алексей Сергеевич. Лягте и расслабьтесь. Помогать мне не надо, главное, не мешайте. Передать вас с рук на руки генерал-лейтенанту Максютову – моя задача.
Так. Уже теплее.
– Вы контролировали ход операции? – попытался уточнить я.
– Именно так… Да ложитесь же!
Поерзав задом, я кое-как сдвинулся по сиденью вправо и прилег на левый бок. Гурген одобрительно гугукнул.
– Ну и что у Штукина пошло не так?
– Я думал, вы заметили, – сухо сказал Гурген. – Скажите спасибо Максютову, что еще живы.
Я пошевелился, и опять заныл бок. Вот сволочь.
– Штукин жив?
– Нет.
Ясно…
– Куда мы едем? – спросил я.
– Пока в Домодедово. В аэропорт.
