— Я хотел сказать, — произнес старик, — что без вас и без воды я никогда бы не узнал, что такое свобода. Для меня свобода — это умение плавать…
— Позови мне нотариуса. Что ты хочешь, чтобы я передал в дар Довилю?
— Одиннадцать картин Будена, две Вермеера
[4]
, два или три автопортрета Ван Гога из тех, что у тебя есть в запасниках…
— У меня их всего семь…
— Ты можешь отдать три из них.
— Хорошо. И что еще?
— …Добавим еще полотна Клуэ
[5]
, Мане, Моне, Берта Моризо
[6]
… Твоего Рембрандта… Того, что висит у тебя в кабинете… В Париже.
— Выставлять в музее картины Будена, — возмутился старик, — все равно что исповедываться глухому священнику. Представь себе человека, который кричит на всю церковь о своих грехах: «Святой отец, я согрешил, я сделал то-то и то-то столько-то раз». — «Хорошо, сын мой, продолжайте, сын мой…» Нельзя выставлять Будена на потеху непросвещенной публике.
— Дед, в твой музей будет ходить только просвещенная публика!
Он повернул к ней бледное как полотно лицо:
— И это будут те же люди, которых до сих пор трясет от злости при одном лишь упоминании имени Тулуз-Лотрека… Почтенные матроны разглядывают его картины со словами: «Ах, какой разврат!» Ты считаешь, что есть смысл показывать картины таким людям? Нет. Оставь меня в покое со своим музеем!
— Дед, как ты можешь быть таким несправедливым?
— У меня есть право на это. Я заработал его своим горбом.
— Дед, ты и в самом деле настоящий реакционер.
— Нет, просто я богатый человек.
— Дед, ты не боишься революции?
— Что касается всяких там революций…
Старик сделал презрительный жест.
— В семнадцать лет каждый мечтает совершить революцию и перевернуть весь мир. Революция — это кризис роста, это короткий спазм… Резкий скачок давления.
— В России этот скачок длится уже больше пятидесяти лет, — произнесла она с металлическими нотками в голосе. Затем она добавила:
— И все же подумай о музее в Довиле. Почему бы не обессмертить свое имя?
— Дарение — это подъем к вершине славы по черной лестнице. Или же одна из форм шантажа, используемая теми, кто хочет получить особые почести при Жизни.
— Ты бессилен против смерти… — сказала она. — Когда она придет, ты ничего не сможешь сделать.
— Увы! — воскликнул старик. — Если я и решусь открыть музей, то исключительно для того, чтобы досадить твоему отцу. Он боится, что я пущу по ветру нажитое мною богатство. Мой сын вечно дрожит от страха потерять его. Он плохо разбирается в нашем бизнесе, у него нет профессионального чутья.
— Однажды все твои сокровища попадут в мои руки, — заявила Анук с милой улыбкой на лице, — и я передам их государству.
— Ну уж нет! — воскликнул дед. — Не бывать этому! Мы нашли способ, как тебя обуздать. И не мечтай, что получишь все и сразу. Денег у тебя будет ровно столько, сколько потребуется на самое необходимое. Если твой отец скоропостижно скончается по причине болезни или несчастного случая, ты не получишь ничего лишнего до самого пятидесятилетия. За это время у тебя появится жажда денег, которая превратится в навязчивую идею. Ты будешь постоянно думать о том, что могла бы сделать в том или ином случае, будь у тебя средства. После того как тебя хорошенько обломает жизнь, на твою голову свалится сказочное богатство. Ты захочешь наверстать упущенное и приумножить его… В тебе проснется настоящий хищник, еще более свирепый, чем все мы, вместе взятые…
— Деньгами ты меня не сломишь… Я буду сильнее их…
— Нет, внучка, ты ошибаешься. Я расставлю для тебя множество ловушек. Ты любишь живопись. Эта любовь у тебя в крови. Представь себе, что ты прилетишь в Нью-Йорк или Женеву. Тебя встретят у трапа солидные господа. Ты сядешь в длинный лимузин, одним легким кивком головы дашь понять водителю, что пора трогаться в путь. В нашей среде принято общаться с прислугой системой знаков. Ты приедешь в банк и в сопровождении все тех же молчаливых господ с суровыми лицами ты спустишься в полуподвальное помещение. От волнения у тебя запершит в горле. Банковские служащие будут смотреть на тебя во все глаза. Легким движением руки ты избавишься от лишних свидетелей и пройдешь в бронированную комнату. Ты останешься в полном одиночестве, не считая сотрудника банка, который после твоего визита не проронит ни слова об увиденном. Он тебе поможет развернуть бесценные полотна одно за другим. В этот момент ты испытаешь поистине физическое наслаждение. Тебя охватит радостное волнение. В бронированных хранилищах я всегда млею от восторга и нахожусь на седьмом небе от счастья. Здесь хранятся мои сокровища. Мне принадлежит «Кружевница» Вермеера. В потоках яркого света женщина предается каким-то своим мечтам. С холста на меня смотрят ее живые глаза! Я ощущаю почти материальную связь с изображенной на картине женщиной. Я держу ее за семью дверями и замками, потому что хочу, чтобы она принадлежала только мне одному. Мне кажется, что вместе с этой картиной я обладаю также гением великого художника, сумевшего передать на холсте нежные полутона, коричневые тени, печаль, притаившуюся в уголке губ, перламутровую дымку.
А автопортрет Ван Гога? Я тону в его горящем взгляде. Могу смотреть на него часами, не отрываясь. Это и есть настоящая дуэль. Его автопортреты. Они говорят о художнике больше, чем если бы он живой стоял передо мной. Гениальный художник творит на грани безумия. К автопортретам Ван Гога нельзя приближаться без подготовки. Далеко не каждому по силам оставаться наедине с картиной, которую художник рисовал своей плотью и кровью. Порой он смотрит на меня с презрением; порой он помогает мне восстановить душевное равновесие; между нами устанавливается обратная связь. В такие моменты я приказываю банковскому служащему выйти из бронированной комнаты. Он лишний. Мы остаемся с глазу на глаз с Ван Гогом. Его взгляд завораживает меня. Он знает все обо мне, в том числе мою дальнейшую судьбу.
Картины Будена приводят меня в телячий восторг. Если ты когда-нибудь посетишь Вашингтон, обязательно зайди в Национальную картинную галерею. Полюбуйся на «Публичный концерт в Довиле» и «Пляж в Виллервиле». На эти полотна надо смотреть с благоговейным трепетом, как на иконы. У тебя сразу посветлеет на душе, когда ты увидишь этих дам в длинных платьях. Ты услышишь, как на ветру хрустят их накрахмаленные нижние юбки. Ты заметишь, как колышутся при ходьбе вуалетки на их шляпках. Тебе захочется послюнявить палец, чтобы определить направление ветра. Ты восхитишься красным цветом Будена. Без сомнения, ты придешь в восторг от его жемчужно-серых тонов. Они сразят тебя наповал. У тебя перехватит дыхание от страха, что из нарисованных облаков на твою голову вот-вот прольется дождь. Ты захочешь закутаться в шаль, чтобы защититься от порывов свежего ветра, дующего с океанского побережья. Красный цвет согреет тебя. Красная нота на полотнах Будена — это и капюшон дамского плаща, и часть флага, и куртка ребенка. Не важно, какой предмет — лишь бы присутствовал красный цвет!
