Он отпрянул от меня и встал. Балансируя по очереди то на одной, то на другой ноге, он натянул на себя синие плавки. Пока я искала свой купальник, парень сказал «до свидания» и был таков.
— Что тебе известно о том мерзавце, который тебя изнасиловал? — спросил мой отец три с половиной месяца спустя.
— Он не мерзавец и вовсе не насиловал меня. Все произошло с моего полного согласия.
— Что ты знаешь о нем?
— Вокруг его члена росли светлые волосы. Я разглядела их, когда он поднялся, а я еще продолжала лежать на земле. Эти волосы были очень светлого цвета.
Те две увесистые пощечины, которые я получила от отца, до сих пор звенят у меня в ушах.
Наконец, они увидели мотель, называющийся, судя по вывеске, «Парадиз-Инн».
— Мы остановимся в нем, — говорит Стив. — Я сниму два номера. Вы отдадите мне вашу одежду, и я отнесу ее в чистку.
Машина сворачивает с шоссе на второстепенную дорогу, ведущую к основному корпусу мотеля.
Стив останавливается у регистратуры и входит в здание. Несколько минут спустя он появляется с ключами.
— Двадцать четвертый, — говорит он. — Немного далеко…
Машина тормозит у одного из типовых домиков.
— Пошли.
Анук следует за ним. Стив открывает дверь, и они входят в прохладное помещение.
— Проходите в ванную комнату и передайте мне вашу одежду.
Анук идет в ванную комнату.
Она раздевается, собирает одежду и протягивает ее Стиву.
— Вот…
— Я принесу ваши вещи, когда их почистят.
Немного помедлив, он входит в ванную комнату. Стив целует Анук в губы, не прикасаясь к ее телу.
— Ан-жук…
— Да…
— Тот мальчик… Вы любили его?
— Кого? У меня не было времени, чтобы влюбиться… Я знаю о нем меньше, чем о вас…
— Вы знаете обо мне все…
— Все?
И она продолжает начатую фразу, делая небольшую паузу, чтобы немного утихла боль, которую она испытала, вспоминая минувшие дни:
— Я только знаю, что у вас есть Дороти и… малыш… Что же касается всего остального, то вы, возможно, немного приврали… Впрочем, так делают все.
— До свидания, — произносит он безучастным тоном. — Я скоро вернусь…
— Если вы вздумаете оставить меня здесь без денег и одежды…
— Я вернусь, — говорит он.
И он уходит.
Мало-помалу она приходит в себя от шока, который она испытала на Потомаке. Теплая вода ванны успокаивает ее. Анук намыливается с ног до головы. Маленький кусочек гостиничного мыла то и дело выскальзывает в воду, и ей приходится вылавливать его в воде. В конце концов от него остается только жалкий бесформенный обмылок. Анук встает под душ. Струи воды потоком обрушиваются ей на голову и стекают по лицу. На память приходят строчки из рекламы «Эр Франс»:
В тайне имеется своя прелесть.
И все же для вас будет лучше,
Если на вашем багаже будут указаны
Ваше имя,
Ваш адрес,
Пункт вашего назначения.
— Мое имя — Анук. Мой адрес — «Парадиз-Инн». Пункт назначения? Что же мне написать на багаже?
Вода становится почти ледяной. Ей становится смешно от мысли, что Стив, возможно, в этот момент так же, как и она, принимает душ. Что, если его номер располагается по соседству? Французу никогда не пришло бы в голову снять два номера, а затем оставить девушку принимать душ одной. Похоже, что в вопросе взаимоотношений полов французы куда более продвинуты по сравнению с американцами. Анук закрывает кран, выходит из душа, с наслаждением закутывается в большое банное полотенце, подходит к висящему над умывальником зеркалу, которое густо покрыто пятнами, а к краю раковины прилепился чей-то короткий темный волос. Анук с отвращением отводит взгляд в сторону. Она смотрится в зеркало. Солнце неровно опалило ее кожу. У нее покраснели кончик носа и лоб. Она ищет в сумочке расческу и губную помаду. Это все, что осталось у нее от прошлой жизни. И хотя в тайне есть своя прелесть, однако…
Возможно, в чужой стране ей не следовало бы выходить из отеля без документов. В ее сумочке нет даже визитной карточки отеля. Анук старательно расчесывает волосы, красит губы.
На память приходит давний разговор с матерью. При одном только воспоминании она краснеет от стыда.
— Дорогая, мне надо кое-что сказать тебе. Пройдем в мой кабинет…
Мать называет кабинетом безвкусно обставленную комнату со смешными бантиками на абажурах настольных ламп. Здесь, расположившись за письменным столом эпохи Людовика XV, она подсчитывает свои расходы на хозяйство.
— Сядь…
«Мне ничего не оставалось, как опуститься на ее пуфик», — вспоминает она, продолжая расчесывать волосы.
— Горничная сказала мне…
— Что?
— Я просила, чтобы она сообщала мне каждый месяц о том, сколько нашла твоих трусиков с пятнами крови.
У нее перехватывает дыхание.
…Она смотрит на свое отражение в зеркале мотеля и замечает, как заливаются краской ее щеки.
— Я вынуждена осуществлять жесткий контроль. В этом состоит мой материнский долг…
Но почему она произносит эти слова таким заискивающим тоном?
— Вот уже два месяца, как горничная не находит твоего нижнего белья со следами месячных. Из этого можно сделать вывод, что ты либо пользуешься хорошими прокладками, либо выбрасываешь запачканное белье…
— Не стоит копаться в мусорной корзине, — заявила Анук, дрожа от ярости. — Я и так скажу: я — беременна…
— Прошу, не шути так жестоко, — произнесла мать. — У меня крепкие нервы. Этому меня научила жизнь с твоим отцом. Однако подобные слова могут довести до инфаркта кого угодно. Почему ты выбрасываешь свои трусики?
— Я вовсе не выбрасываю их… — сказала она. — Просто я беременна. Вот уже три с половиной месяца. Я ношу под сердцем ребенка. И он будет принадлежать только мне…
У матери бледнеет лицо.
Стоя перед грязным зеркалом обшарпанного мотеля, Анук вновь видит перед собой как будто наяву испуганную мать.
— Ты не можешь сделать это…
— Это уже сделано…
Мать смотрит на нее с недоверием.
— Анук, скажи, что ты пошутила…
На секунду ей становится жалко мать.
— У меня будет ребенок… Что тут особенного? Может быть, ты выпьешь стакан воды, чтобы успокоиться?
В дверь постучали. Анук чувствует, как в ее груди учащенно забилось сердце.
— Иду, — говорит она.
