— Я не верю вам, — говорит она. — Вы слишком хорошо знаете наш язык…
— Ваш язык?.. Он вовсе не ваша личная собственность… Он достояние всего человечества. Вам только бесконечно повезло приобщиться к нему с самого рождения. Те иностранцы, которые в зрелом возрасте получили возможность наслаждаться французским языком, более бережно относятся к нему. Вы с такой легкостью произносите: негодяй. А где же такие замечательные слова, как «боров» или «сволочь»? Они намного благозвучнее. Почувствуйте разницу. Прислушайтесь, как красиво звучит… сво-лочь… Почти как в музыкальном театре. Вы принадлежите к поколению невежд с ограниченным словарным запасом, у которых в голове царит идеологический хаос.
Анук бледнеет еще больше.
— А кто вы? — спрашивает она.
Она теряет привычную самоуверенность. Ее приводит в растерянность неожиданное превосходство американца.
— Чем вы занимались во Франции?
— Любовью и логическим анализом… Изучал грамматику французского языка, усваивал новые слова. Я терпеть не могу просторечий и жаргонных словечек. Я пробовал говорить на французском со средним французом. Смешно… Средний француз использует в своей речи так мало слов… Однако больше всего мне пришлись по вкусу ваши шлюхи. Они, как правило, молодые и весьма опытные в постели. Конкуренция с доступными девицами из добропорядочных семей настолько высока, что современной шлюхе приходится немало потрудиться, чтобы заработать себе на хлеб. Однажды восемнадцатилетняя жрица любви подняла меня на смех, когда я назвал ее девицей легкого поведения. Я насмешил ее до слез…
— Вы провели меня за нос, — говорит Анук сердитым тоном. — Почему вы не сказали мне сразу, что прекрасно владеете французским? Зачем было ломать комедию?
— В жизни порой хочется немного кого-то разыграть, — говорит он. — Во Франции надо мной так часто насмехались, что мне доставило большое удовольствие провести вас. Ваши соотечественники ведут себя слишком высокомерно по отношению к иностранцам. Вначале у них выкачивают деньги, а затем лишают иллюзий.
— Но почему именно французский язык? — спрашивает Анук.
— Из-за Вьетнама. Я проходил специальную подготовку. Когда у меня нашли способности к изучению французского, они меня использовали по полной программе.
— Кто это «они»?
— Армия.
— И что же?
Стив улыбается.
— Вас это интересует? Армия… Тренировки… Как среднего американца заставляют изучать французский язык?
— Видно сразу, что вы познакомились с французским складом ума у девиц легкого поведения, — говорит Анук.
— Не надо меня так сильно ревновать, — парирует Стив.
«Ревновать? Как он может говорить о том, что я ревную? Какая глупость! Ревновать Стива? Ни за что в жизни!»
— Я вовсе не ревную, — говорит она сухим тоном. — Было бы кого… Мы вот-вот расстанемся навсегда. Уже пятнадцать минут шестого.
Неожиданно оба смолкают. В воздухе словно висит фраза: «Мы вот-вот расстанемся навсегда…»
Анук закуривает. Она заметно нервничает.
— И что же дальше? Какую судьбу вам готовили в армии?
— Вы обрадуетесь, — говорит Стив. — Это всегда вызывает восторг у молодых девушек…
— Потому что вы рассказываете об этом каждой встречной?
— Почему бы и нет? Это уже не секрет… Меня должны были забросить на парашюте на границу между Южным и Северным Вьетнамом. В одну из деревенек, расположенных по ту и другую сторону границы. Я должен был прикинуться французским коммунистом, выполняющим особое задание и не подчиняющимся никакому правительству. Жители Южного Вьетнама ненавидят американцев, зато они любят французов, даже коммунистов. В этих находящихся в пограничной полосе деревнях всегда можно собрать достаточно достоверные сведения. Перед французским коммунистом, возможно, у местных жителей развяжутся языки относительно расположения вьетконговских позиций…
— Это отвратительно, — говорит Анук. — И вы занимались таким грязным делом…
— Нет, — отвечает с улыбкой Стив. — Нет, вначале мне надо было погрузиться в атмосферу Вьетнама. С нашей стороны. Я прошел хорошую подготовку. На случай захвата вьетконговцами мне надо было знать назубок коммунистические лозунги. Однако…
— Что?
— Я нечаянно напоролся на штык… Во время одной разведывательной операции.
— Из-за одной царапины вас отправили на родину? — восклицает Анук.
— Царапины? Пропоротое штыком легкое… Для вас это лишь царапина, не так ли? Вам бы хотелось, чтобы я лишился ноги или руки?
Она отвечает спокойным тоном:
— Конечно. Тогда я посадила бы вас с медалями на груди в инвалидную коляску и отправилась бы к Белому дому, чтобы протестовать против войны…
— Красивая была бы парочка, — произносит он сквозь зубы.
Она с осторожностью говорит:
— Если вам следовало повторять в случае захвата в плен коммунистические лозунги, значит, вы выучили их наизусть.
— Безусловно.
— И это не открыло вам глаза?
— На что?
— На политику…
— Какую политику?
— Коммунистическую.
— Это не политика, а диктатура. Диктатура исключает политику. Все диктаторские режимы осуществляют внешнюю политику, но не ведут никакой внутренней.
— О! — восклицает Анук. — Мой отец был бы в восторге от вас, да и мой муж тоже…
— Почему же? — спрашивает он.
— Вы бы порадовали их, как американец-антикоммунист. Мой отец и мой муж буквально молятся на Америку, как на форпост антикоммунизма. С вашими взглядами вы были бы у нас в доме желанным гостем. Отец устроил бы в вашу честь ужин при свечах. Он встретил бы с распростертыми объятиями героя, который спасает Европу и его личное благосостояние. Я вам не сказала — впрочем, это не имеет никакого значения, — мы, то есть наша семья, владеем огромным состоянием. Мы богатые до отвращения люди.
— Почему до отвращения? — спрашивает Стив. — Если люди честно заработали кучу денег, то они не заслуживают оскорбления.
— Потому что все картины гениальных художников должны быть достоянием нации. Сокровищами, которыми в настоящее время владеет мой отец, можно заполнить по меньшей мере три музея. Мы с ним бежим на перегонки. Он знает, что наступит день, когда я унаследую его богатство и раздам его… Он уверен, что будет долго жить, чтобы помешать мне. Я же хочу пережить его, чтобы восстановить справедливость. Однажды я получу в наследство несметные сокровища…
— Если вы доживете, — говорит с задумчивым видом американец. — Кто может дать гарантию того, что вы проживете много лет? Кто?
— Мы с отцом верим в то, что будем долгожителями… Поживем — увидим… Неважно. Если Народный фронт придет к власти, то мой отец не сможет ничего сделать… Его собственность будет национализирована, как национальное достояние. Я же с той поры, как решила вести себя благоразумно, не нашла ничего лучшего, как выйти замуж… В ожидании перемен к лучшему…
