Анук зевает.
— Простите, — говорит она. — Я знаю, что наступила вам на больную мозоль. Американцы боятся коммунизма как огня.
Стив волнуется еще больше.
— Хотелось бы знать, почему вы хотите жить в рабстве?
— Не надо злиться, — просит Анук. — Мы скоро приедем и расстанемся навсегда… Вы никогда не поймете, в чем состоит разница между французским коммунизмом и системой, установившейся в странах Восточной Европы; французские коммунисты уважают человеческую личность…
— Какая дура! — восклицает он. — Какая дура!
— Я не обижаюсь на вас, — говорит Анук. — Американец не смог бы выразиться по-другому. Существует еще социализм в широком смысле слова как антикапиталистическая система, которая отменит несправедливость и установит равное распределение материальных благ в обществе…
— Теперь я понимаю, что пережил ваш отец, — говорит Стив. — С такой дочерью есть от чего прийти в отчаяние…
— Вы такой же ограниченный человек, как он… — отвечает задетая за живое Анук.
— Я никогда не мечтал о военной диктатуре! — восклицает Стив.
— Ах, — с радостью подхватывает она, — вам все же что-то не нравится в политике…
— Мы живем в свободной стране, — говорит американец. — В полностью свободной стране.
— Одна из форм тоталитаризма, — парирует Анук.
— Что?
— Тоталитарная свобода. Вы настолько свободны, что не можете вечером спокойно пройтись по улице. Ваши убийцы тоже располагают полной свободой. Вы разрезали свободу на части, как пирог, чтобы каждый получил свой кусок.
Пауза.
— Стив, — говорит она. — Мне было так хорошо в ваших объятиях… И все же вы настоящий реакционер. Увы…
— А вы, — произносит Стив, — опасный элемент. Избалованный ребенок, вы исповедуете коммунизм на деньги, которые получили или получите в будущем… К счастью, такие свихнувшиеся на политике женщины, как вы, встречаются нечасто…
— Ну вот мы и квиты, — говорит Анук. — Взаимное презрение. Хорошо, что мы уже подъезжаем.
Она продолжает скорее для себя, чем для него:
— Если бы вы с детства выслушивали бесконечные нападки на коммунистов, социалистов, радикалов, масонов, оккультные силы, готовые всем скопом изгадить любимую Францию, вас тоже тошнило бы от реакционеров. Они настроили бы вас против себя. Однако я вижу, что бесполезно объяснять вам, как нелегко жить с таким настроем.
Машина подъезжает к подъезду отеля, возвышавшегося над другими зданиями, словно океанский корабль в порту.
— Вы могли бы на секунду подняться со мной в номер? Было бы лучше попрощаться наверху. Если вернулся мой муж, я представлю вас и скажу, что целый день провела вместе с вами.
Они стоят у входа в гостиницу.
— Несчастный человек, — говорит Стив.
Он бледен. Возможно, что из-за освещения в подъезде гостиницы.
Он припарковывает машину неподалеку от входа, затем выходит и громко хлопает дверцей.
Они идут через холл; Анук спешит к регистратуре; она не удивилась бы, если бы ключ не оказался на месте. На часах уже без четверти восемь.
Стив ждет ее у лифта. Женщину с африканской прической сменила красивая чернокожая девушка с недобрым взглядом.
— Ключ был на месте, — говорит Анук.
Молодые люди поднимаются вверх на лифте. Они молчат, словно устали друг от друга. «Я проявляю излишнюю вежливость, — думает Анук, — надо было внизу сказать ему “прощай”. Он — хам. Такой же, как и его приятель Фред».
Они идут по длинному скудно освещенному коридору.
— Мне очень жаль, — неожиданно произносит она сквозь слезы. — Я так хотела… Мне все равно, если вы будете смеяться… Если бы вы…
Из номера выходит какая-то парочка. В конце коридора появляется чернокожая горничная. Она толкает перед собой тележку с бельем.
Стив останавливается.
Анук не смеет заглянуть ему в лицо. Ей не хочется, чтобы он видел ее смятение.
— Добрый вечер, — говорит горничная.
У нее мелодичный голос.
— Добрый вечер.
— Что я?
Какой-то мужчина выходит из другого номера. Он проходит мимо них по коридору.
— Если бы вы хотя немного любили меня…
Мужчина слышит слово «любили» и, не оглянувшись, улыбается. На память ему приходят давно забытые слова «…если бы вы любили меня…», произнесенные с французским акцентом. Влюбленная молодая француженка. Блондинка. Ослепительная красавица.
— Вы слишком много хотите от среднего американца.
Стив держится от нее на расстоянии. Он и не думает привлечь ее к своей груди. Возможно, он никогда больше не обнимет ее.
— Ваш ключ…
— Он здесь.
Она показывает ему ключ.
— Какой номер?
— 722.
Она поворачивается к нему.
— Уходите. Скорее. Торопитесь.
Стив не слушает ее.
— Вот ваша дверь, — говорит он.
Она пробует открыть; у нее дрожит рука.
— Дайте мне ключ, — говорит Стив.
Дверь, наконец, открывается. Выключатель на месте. Справа. В номере одновременно загораются три разные лампы. Одна на комоде, а две другие — над кроватями.
Анук закрывает дверь и вынимает из сумочки десять долларов. Она кладет деньги на видное место.
— Это — для массажиста. Он прибудет с минуты на минуту…
Стив включает телевизор; поставив одно из кресел напротив телевизора, он усаживается поудобнее и с интересом смотрит на экран.
Анук не верит своим глазам. Американец, который еще несколько часов назад переспал с ней, поднимается к ней в номер и, вместо того чтобы заключить ее в свои объятия, покрыть с головы до ног поцелуями и затем распрощаться навсегда со слезами на глазах, сидит и спокойно смотрит телевизор.
Звонит телефон. На экране пожарная машина. «Сегодня после полудня огонь охватил несколько зданий в Бруклине». Пожарный поднимается по лестнице, приставленной к стене горящего дома.
— Алло! — говорит Анук.
— Алло! — отвечает Роберт. — Здравствуй, Анук. Я звоню из Бостона. Меня задержали дела…
Пожарный принимает на руки плачущую девочку.
— Где ты была весь день? — спрашивает Роберт.
Его голос звучит совсем близко.
— Я звонил тебе всякий раз, как только мне удавалось выскочить на секунду из зала заседаний…
— В музее, — отвечает она.
Она никогда не подозревала, как трудно обманывать человека, который верит тебе.
