– Увидела в сарае нечто мерзкое! – внезапно взвизгнула тетя Ада и ударила Юдифь по голове «Бюллетенем молокозаводчика». – Нечто мерзкое! Уберите это! Вы злые и хитрые! Хотите уйти и оставить меня одну в сарае! Но вы не уйдете! Никто из вас! Никогда! Скоткраддеры живут в «Кручине», сколько она стоит. Вы все должны быть со мной всегда. Юдифь, Амос, Иеремия, Урк, Анания, Азария, Эльфина, Кипрей, Сельдерей Рувим и Сиф. Где Сиф? Где мой голубочек? Иди сюда, Сиф.
Сиф, дожевывая на ходу хлеб с говядиной, протиснулся через толпу родственников.
– Я здесь, бабушка, – заворковал он. – Я никогда тебя не брошу. Никогда.
(«Не смотри на Сифа, женщина, – страшным голосом зашептал Амос в ухо Юдифи. – Ты все время на него смотришь».)
– Хороший мой мальчик… нюнечка моя… тетешка, – бормотала старуха, гладя Сифа по голове «Бюллетенем молокозаводчика». – Какие мы сегодня нарядные… Что это? Что это на тебе? – Она дернула его за смокинг. – Где ты был, внучек? Расскажи бабуле.
Ее ясные глаза под тяжелыми морщинистыми веками внимательно изучали его наряд, и Флора поняла: старуха все знает. Оставалось только спасти лицо, пока не грянул гром. Она набрала в грудь воздуха и сказала громко и четко:
– Он был в Бодягшире на балу в честь двадцатиоднолетия Ричарда Кречетт-Лорнетта. И я тоже. И Эльфина. А также мой знакомый Клод Харт-Харрис, которого тут никто не знает. Более того, тетя Ада, Эльфина и Ричард Кречетт-Лорнетт помолвлены. Свадьба будет примерно через месяц.
Из тьмы подле раковины донесся душераздирающий вопль. Все вздрогнули и повернулись в ту сторону. Вопил Урк. Он лежал лицом в миске с бутербродами и содрогался всем телом, держась рукой за сердце. Мириам, наемная прислуга, робко погладила его по затылку натруженной рукой, но Урк оттолкнул ее движением пойманного хорька.
– Моя водяная крыска, – причитал он. – Моя водяная крыска…
Все разом зашумели и задвигались. Тетя Ада методично била всех «Бюллетенем молокозаводчика» и пронзительно взвизгивала:
– Я увидела!.. увидела!.. я сойду с ума!.. я не вынесу!.. Скоткраддеры живут в «Кручине», сколько она стоит. Я увидела в сарае нечто мерзкое… нечто мерзкое… мерзкое… мерзкое…
Сиф встал перед бабушкой на колени и, держа ее руки в своих, заговорил мягко, словно утешая больного ребенка. Флора оттащила Эльфину в угол, к столу, подальше от кутерьмы, и теперь задумчиво совала той бутерброды, не забывая, впрочем, и себя. Она уже не надеялась лечь сегодня в постель. Было почти половина третьего, и все явно собрались сидеть до зари.
В кухне было несколько незнакомых ей женщин. Они незаметно скользили в полутьме, пополняя запасы хлеба и масла на столе, и по временам плакали в уголке.
– Кто это? – спросила Флора Эльфину, с интересом указывая на одну из них. У нее был совершенно плоский бюст и лицо, как у птенца: огромные выпученные глаза и острый нос, и она рыдала, зарывшись с головой в шкафчик для обуви.
– Бедняжка Ранетта, – сонно отвечала Эльфина. – Я так счастлива, только мне ужасно хочется спать, а тебе?
– Мне тоже. Так, значит, это Ранетта? А почему, если мой вопрос не бестактен, на ней вся одежда мокрая?
– Она прыгнула в колодец часов в одиннадцать. Мириам, наемная прислуга, мне рассказала. Бабушка над ней издевалась, потому что Ранетта засиделась в девках, говорила, даже Марка Скорби не смогла удержать, у бедняжки случилась истерика, а бабушка еще добавила про ее плоскую грудь, и все такое. Ранетта убежала и бросилась в колодец, а у бабушки случился приступ.
– И поделом ей, старой треске, – пробормотала Флора, зевая, но тут же встрепенулась, потому что вокруг тети Ады снова зашумели.
– Что там такое? – спросила она.
Забравшись на стол и вглядываясь в озаренный алыми отблесками полумрак, Эльфина и Флора различили Амоса. Тот стоял, склонившись над тетей Адой, и что-то орал. Иеремия, Ездра, Рувим, Сиф, Юдифь, Кипрей, Сельдерей, Сюзанна, Летти, Пру, Адам, Джейн, Феба, Анания и Азария говорили разом, и слов Амоса было не разобрать. Однако внезапно он повысил голос так, что все остальные умолкли:
– …я должен идти туда, куда зовет меня Господь, и нести слово Божье в далекие края. Мой долг тяжел, но я обязан его исполнить. В молитве и бдении мне открылась истина. Я должен путешествовать в автофургоне «форд» и проповедовать по всей стране. Да, подобно апостолам, я услышал зов и должен ему следовать.
Амос раскинул руки и замер. Алые отблески камина играли на его вдохновенном лице.
– Нет! Нет! – страдальчески взвизгнула тетя Ада. – Я этого не вынесу! Скоткраддеры живут в «Кручине», сколько она стоит. Тебе нельзя ее покидать… никому нельзя! Я сойду с ума… Я увидела в сарае нечто мерзкое… а-а-а… а-а-а…
Поддерживаемая Юдифью и Сифом, она встала и обессиленно ударила Амоса по голове «Бюллетенем молокозаводчика» (уже немного растрепанным). Могучее тело Амоса содрогнулось от удара, однако он продолжал стоять, торжествующе глядя в неведомые дали, а багрово-оранжевые отблески плясали на его лице.
– Я должен идти, – повторил он неожиданно мягко. – Сегодня же ночью. Ангелы радостными голосами зовут меня со вспаханных полей, где прорастающие зернышки молитвенно сложили свои ладошки. К тому же брат Ирода Муривея обещался в половине четвертого заехать на молочном фургоне, и мне надобно спешить. Счастливо всем оставаться. Мама, я порвал цепь, на которой вы меня держали, порвал с помощью ангелов и Божьего слова. Где моя шляпа?
Рувим, последние десять минут державший отцовскую шляпу в руках, молча протянул ее хозяину.
Тетя Ада сидела в кресле, часто дыша, и бессильно била по воздуху «Бюллетенем молокозаводчика». Ее глаза – щелки страдания на сером лице – были обращены к Амосу. Они горели ненавистью, будто свечи, которые чувствуют подступающую тьму и вспыхивают еще ярче.
– Да, – прошептала она. – Да… ты уйдешь, оставив меня в сарае. Скоткраддеры живут в «Кручине», сколько она стоит, но для тебя это пустой звук. Я умру здесь одна, в сарае, средь мерзости… – теперь ее голос звучал хрипло, и она двигала руками, будто пыталась вытащить их из липкой незримой патоки, – …средь мерзости, которая обступает меня со всех сторон… в полном одиночестве…
Она умолкла и уронила голову на грудь. Лицо у нее было совершенно серым, без кровинки.
Амос медленными широкими шагами двинулся к выходу. Никто не шевелился, и лишь отблески камина продолжали свой бессмысленный танец. Амос распахнул дверь, и в кухню заглянуло огромное, равнодушное лицо ночи.
– Амос!
То был вопль из самой глубины ее сердца, и он ударил Амоса в солнечное сплетение, но тот даже не обернулся, лишь шагнул во тьму – и пропал.
Внезапно из темного угла рядом с мойкой раздался дикий крик. Урк, шатаясь, вышел на середину кухни. Он тащил за собой Мириам, наемную прислугу.
(Флора разбудила Эльфину, которая задремала, приникнув к ее плечу, и сказала, что начинается следующий акт комедии. Было всего пятнадцать минут четвертого.)
