— Теперь, добрая женщина, дайте мне льда.
— Чего? — спросила она.
Так как я не мог объяснить ей, что мне требуется, то должен был удовольствоваться виски с тепловатой водой; затем я расплатился и уехал.
Я проехал еще три часа, сделав вдвое больше того расстояния, о котором говорил утром фермер. А между тем передо мной все еще расстилалась прерия, и я не замечал никаких признаков города Каледонии. К счастью, я заметил вдали человека, ехавшего мне навстречу; вскоре мы съехались.
— Далеко ли до города Каледонии? — спросил я.
— Восемнадцать миль, — ответил он.
— Будет до города какая-нибудь ферма? — продолжал я. — Моя лошадь устала.
Всадник с удивлением уставился на меня.
— Как же, сэр, — сказал он, — вы едете от города; он остался на восемнадцать миль позади вас.
— Не может быть! — воскликнул я, — Я ни разу не съезжал с дороги; завернул только в какую-то хижину напоить коня.
— Ну, да, — отвечал он, — вы заезжали к генералу Гираму Вашингтону Типпету; он держит почтовую контору, — это и есть город Каледония, сэр.
Я поблагодарил его, расседлал лошадь и расположился на отдых в степи, посмеиваясь над своей ошибкой по поводу льда: слово Ice было окончанием слова post-office (почтовая контора), перенесенным на другую сторону доски.
Но я должен вернуться к городу Бостону и его судебной палате. Так как теперь происходили судебные заседания, то в город собрались пятьдесят или шестьдесят человек из разных местностей, частью в качестве свидетелей, частью с целью меняться конями, седлами, ножами и чем придется; дело в том, что когда закон исполняет свои функции, техасец с особенной охотой развлекается барышничаньем, плутнями, очисткой карманов и драками под самым его носом, чтобы показать свою независимость от всякого закона.
Вскоре после нашего приезда позвонил колокольчик к обеду, и я в первый раз в жизни очутился за американским табльдотом в штатах Дальнего Запада. Я был изумлен, как только может быть изумлен индеец. Прежде чем я и мои товарищи успели сесть за стол и выбрать какое-нибудь блюдо, все исчезло, как сон. Какой-то генерал напротив меня схватил жареную птицу и в одно мгновение ока откромсал от нее крылышки и ножки. Я думал, что вежливость заставит его позаботиться не только о себе, но и о других, и ждал, пока он передаст блюдо, но он свалил на свою тарелку все, что отрезал, и оттолкнул от себя только остов птицы, который немедленно очутился на тарелке его соседа. Прежде чем я успел опомниться от удивления, блюдо было пусто. Другой подцепил тарелку с брусникой, до которой я большой охотник, и я напрасно ожидал, что, положив себе, он передаст остальное мне: он оказался еще жаднее генерала и, вооружившись большой роговой ложкой, живо уписал все. Спустя несколько минут все уже вышли из-за стола, за исключением меня и моих товарищей, которые, с вытянутыми лицами, пытались утолить голод вареным картофелем. Мы позвали хозяина и потребовали что-нибудь есть; и только с большим трудом получили полдюжины яиц и столько же ломтей соленой свинины. Этот урок не прошел для меня даром, и с тех пор, путешествуя в штатах, я всегда старался позаботиться о себе, не беспокоясь о своих соседях.
После обеда, чтобы убить время, мы отправились в суд.
Дело, при разбирательстве которого нам пришлось присутствовать, заключалось в следующем. Обвиняемый был содержатель почтовой конторы и самый крупный местный торговец. Две или три недели тому назад сын обвинителя зашел к нему в лавку, чтобы купить кофе, сахару и муки, и попросил его разменять билет одного нью-орлеанского банка в сто долларов. Торговец сдал ему сдачи: билет в пятьдесят долларов и другой в десять. Два часа спустя молодой человек, обменяв свою лошадь и повозку с придачей двадцати долларов на фургон и пару волов, дал билет в пятьдесят долларов, который и был возвращен ему как фальшивый. Сын обвинителя вернулся к купцу и потребовал настоящий билет; купец ответил: «Это еще что за выдумки? Черт меня побери, если я дал вам что-нибудь». Молодой человек назвал его бессовестным мошенником, а купец швырнул в него девятифунтовой гирей и убил на месте.
Защитник обвиняемого старался доказать, что убийство произошло случайно, что купец бросил гирю шутки ради, чтобы попугать молодца, оскорблявшего его в его собственном доме. Замечательно, что при этом ни слова не было сказано о фальшивом билете, хотя всем было известно, что купец выдал его, и что вообще у него было в обычае подсовывать фальшивые билеты неопытным покупателям. Когда адвокат окончил свою речь, судья предоставил слово обвиняемому. Он сказал:
— Точно так все и было, как он говорил. Я не хотел убить малого; но он назвал меня мошенником. Ну, я знал, что он сказал это сгоряча, и потому не особенно рассердился. Я только ответил: «Как вы смеете, сэр?», и бросил гирю, чтобы напугать его. Но он грохнулся, как бык, а я думал, что это фокус, засмеялся и говорю ему: «Полно вам дурить». Глядь, а он убит! Я не хотел убивать этого парня, будь я проклят, если хотел.
Присяжные переглянулись с значительным и одобрительным видом, ясно говорившим: нечаянное убийство.
Габриэль дотронулся до плеча обвиняемого и шепнул ему: «Вам следовало бы сказать присяжным, что вы просто хотели убить москита на стене».
— Превосходная мысль! — воскликнул обвиняемый. — В конце концов, я только хотел убить москита, евшего мою патоку.
В эту минуту один из присяжных подошел к торговцу и что-то сказал ему вполголоса; я слышал только ответ: «Ладно!» За первым последовал другой, и, таким образом, все присяжные, один за другим, подходили к подсудимому перемолвиться с ним о каких-то своих частных делишках. Наконец, судья удостоил заметить эти переговоры и со своей стороны обратился к обвиняемому уже без всякого стеснения.
— Нет ли хорошего седельца, Фильдинг? Мое совсем оборвалось.
— Как не быть! Найдется отличное, обитое синим сукном, на серебряных гвоздиках, — себе стоило шестьдесят долларов.
— Стало быть, дело в шляпе, — ответил судья, возвращаясь на место.
Спустя десять минут был вынесен приговор о нечаянном убийстве, за которое, как объяснил судья, достаточным наказанием служит испытанное убийцей огорчение. Заседание кончилось, Фильдинг, вероятно, желая выразить всю глубину своего огорчения, разразился громогласным «ура», которое было подхвачено судьями, а затем все отправились угощаться на его счет в гостиницу.
Выходя из суда, мы заметили какого-то человека, который стоял завернувшись в одеяло и прислонившись к дереву. Он с глубокой ненавистью следил за толпой, спешившей в гостиницу. Габриэль сказал нам:
— Обратите внимание на этого человека; это обвинитель, отец молодого парня, который был так нагло обворован и убит; он, очевидно, бедный фермер, иначе убийца был бы повешен. Он замышляет мщение. Закон отказал ему в правосудии, и он совершит правосудие, не сегодня, так завтра. Так-то несправедливость порождает преступление.
Предсказание Габриэля не замедлило сбыться. Поздно ночью отец убитого заявил о своем намерении вернуться на ферму и зашел в общую спальню гостиницы, выкурить сигару. В ней расположились на ночлег сорок человек, которые лежали вдоль стен, завернувшись в одеяла; убийца Фильдинг поместился подле стены, обращенной ко двору. Как я уже заметил выше, стены здания были сложены из бревен, между которыми оставались промежутки в несколько дюймов шириной.
