Хотя могла и догадаться.
Вернулся старший инспектор Гамаш. Чтобы снова поговорить с двумя этими людьми. Задать им те же вопросы, что и прежде. Это ей было понятно. Как и вывод.
В первый раз они солгали ему.
Никто не сможет спасти Кастонге, кроме него самого.
– Да, верно, – заговорил наконец владелец галереи. – Кажется, я ее знаю.
– Кажется или знаете?
– Да, знаю.
Гамаш строго посмотрел на него и забрал фотографии:
– Так почему вы солгали?
Кастонге вздохнул и покачал головой:
– Я не солгал. Сказалась усталость, может быть, похмелье. В первый раз я ее не разглядел, только и всего. Это было не преднамеренно.
Гамаш сомневался, что Кастонге говорит правду теперь, но решил не давить на него. Это было бы потерей времени, и Кастонге лишь насторожился бы еще больше.
– Вы хорошо знали Лилиан Дайсон? – спросил Гамаш.
– Нет. Я видел ее недавно на нескольких мероприятиях. Она даже подходила ко мне. – Кастонге произнес это так, словно она сделала что-то оскорбительное. – Она говорила про свой портфолио, спрашивала, можно ли показать его мне.
– И что вы ей ответили?
Кастонге удивленно посмотрел на Гамаша:
– Конечно, ответил «нет». Вы представляете, сколько художников присылает мне свои портфолио?
Гамаш молчал в ожидании высокомерного ответа.
– Сотню в месяц со всего мира.
– И вы ей отказали? Но возможно, у нее были хорошие работы, – предположил старший инспектор и был удостоен еще одного испепеляющего взгляда.
– Если бы она что-то собой представляла, то я бы о ней что-нибудь услышал. К юным дарованиям ее трудно отнести. Большинство художников, если у них есть талант, добиваются успеха еще до тридцати лет.
– Но не всегда, – гнул свое Гамаш. – Клара Морроу и мадам Дайсон ровесницы, а Клару открыли только сейчас.
– Но не для меня. Я продолжаю утверждать, что ее работы гроша ломаного не стоят.
Гамаш обратился к Франсуа Маруа:
– А вы, месье? Вы хорошо знали Лилиан Дайсон?
– Нет. Я сталкивался с ней на вернисажах в последние несколько месяцев и знал, кто она.
– Откуда вы это знали?
– Монреальское художественное сообщество очень маленькое. В нем много низкосортных, никчемных художников. Порядочное число художников Господь одарил средним талантом. У них иногда бывают выставки. Фурора они не произвели, но они хорошие профессионалы. Вроде Питера Морроу. И есть несколько по-настоящему больших художников. Вроде Клары Морроу.
– А к какой категории принадлежала Лилиан Дайсон?
– Не знаю, – признал Маруа. – Она обращалась не только к Андре, но и ко мне – просила посмотреть ее портфолио, но я не мог на это пойти. У меня совершенно нет времени.
– Почему вы вчера решили остаться в Трех Соснах?
– Я вам уже говорил: это решение было принято в последнюю минуту. Мне хотелось увидеть, где творит Клара.
– Да, вам хотелось, – сказал Гамаш. – Но вы не сказали, с какой целью.
– Неужели в этом непременно должна быть цель? – спросил Маруа. – Неужели недостаточно того, что я просто хотел увидеть?
– Для большинства людей – может быть, но я подозреваю, что не для вас.
Проницательные глаза Маруа выдержали взгляд Гамаша. Никто из них не остался доволен.
– Послушайте, Клара Морроу стоит на распутье, – сказал арт-дилер. – Ей нужно принимать решение. Ей представилась феноменальная возможность, критики пока в восторге от нее. Ей нужен какой-то наставник. Ментор.
Гамаш посмотрел на него ошеломленным взглядом:
– Ментор?
Слово повисло в воздухе.
Последовало долгое, наэлектризованное молчание.
– Да, – сказал Маруа, снова вернувшись к благодушному тону. – Я подошел к концу карьеры, я это знаю. Я могу стать наставником еще для одного, ну, двух художников. Мне нужно выбирать осмотрительно. Я не могу себе позволить тратить время попусту. Весь последний год я искал такого художника. Может быть, последнего для меня. Побывал на сотнях вернисажей во всем мире. Но Клару Морроу нашел здесь, у себя под боком.
Знаменитый торговец предметами искусства огляделся. Посмотрел на заезженную лошадь в поле, спасенную от бойни. Посмотрел на деревья, на лес.
– Практически у себя на заднем дворе.
– Вы хотите сказать, в захолустье, – пробормотал Кастонге, продолжая с неудовольствием вглядываться в поле.
– Очевидно, что Клара – выдающаяся художница, – сказал Маруа, игнорируя владельца галереи. – Но те самые таланты, которые сделали ее большой художницей, не позволяют ей пробиться наверх в мире искусства.
– Возможно, вы недооцениваете Клару Морроу, – заметил Гамаш.
– Возможно. Но вы, возможно, недооцениваете мир искусства. Пусть вас не обманывает внешняя вежливость и творческая энергия. Это злобное место, где полно незащищенных и корыстных людей. Страх и корысть – вот что проявляется на вернисаже. На карту поставлено много денег. Состояния. И много честолюбия. Горючая смесь. – Маруа скосил глаза на Кастонге и снова посмотрел на старшего инспектора. – Я ориентируюсь в этом мире. Я могу вывести их на самый верх.
– Их? – переспросил Кастонге.
Гамаш полагал, что владелец галереи потерял интерес к разговору и почти не слушает, но теперь понял: Кастонге очень чутко прислушивался к каждому слову. И Гамаш молча призвал себя не недооценивать ни продажности мира искусства, ни этого высокомерного человека.
Маруа пристально посмотрел на Кастонге, тоже удивленный тем, что его коллега внимательно слушает.
– Да, их.
– Что вы имеете в виду? – спросил Кастонге.
– Я имею в виду обоих Морроу. Я хочу продвинуть их обоих.
Глаза Кастонге расширились, губы сжались, и голос его, когда он заговорил, зазвучал на повышенных тонах:
– Вами движет корысть. Почему вы берете обоих? Вам его картины даже не нравятся.
– А вам нравятся?
– Я думаю, его работы лучше работ жены. Берите Клару, а я возьму Питера.
Гамаш слушал и спрашивал себя, не так ли шли переговоры на Парижской конференции после Великой войны
[42]
, когда победители делили Европу. И не приведет ли это к таким же катастрофическим результатам.
