Студент обвел глазами комнату и вдруг понял, что ничего у него не выгорит. Лютый обманул его. С чего он взял, что кому-то из собравшихся здесь вообще может прийти в голову мысль предложить его в Смотрящие? С какого испугу? Что он за кандидатура? А взять того же Бурового. И старше, и опытнее, вон, всю Богатяновку под пятой держит. У Кузьмы тюремный стаж – двадцать пять лет, вместо кожи кора кедровая, весь Западный с одного его цыка в стойку становится.
– Смотрю, все дружно усохли, – прервал молчание Буровой. – Ладно. Тогда пусть толкует самый старший из нас. Говори, Спиридон, какие мысли есть.
Спиридон подумал, солидно кхекнул, наслюнявил пальцы, пригладил брови.
– Вот, значится. Как тут нам быть… Это вопрос, – уверенно проговорил он, глядя перед собой. И затих.
– И чего? – не выдержал Матрос.
Спиридон вздрогнул, будто его разбудили, скосил глаза на Студента.
– Вот его надобно, считаю, – он показал пальцем. – Вот этого. Студента надобно.
– Кого-о?
Матрос сплюнул под ноги, бросил папиросу в стакан, со стуком поднялся из-за стола.
– Кого ты сказал? Ты бы еще Копейку нам втюхал, мудрец!
– Закройся, Матрос! – оборвал его Буровой. – Спиридон заслуженный вор, и он в своем праве! Здесь каждый имеет право предложить кого хочет.
– А кого не хочет? – блеснул очками Редактор. – Вот я, например, не хочу Студента. Я тоже в своем праве!
– И начхать, что не хочешь. Нам нужно Смотрящего выбирать, а не яйцами трясти. Кандидатура у тебя есть, Редактор?
– Конечно. Давай тебя выберем.
– Меня? Почему меня? – Буровой стушевался.
– Так ты ж тут за всех отвечаешь, рубаху рвешь, вот тебя и надо.
– Я про себя не говорю…
– Хорошо. Раз не хочешь, тогда давай Матроса.
Редактор оскалил рот в улыбке. Он совсем не похож на настоящего редактора из какой-нибудь газеты, пусть даже из самой завалящей «районки». Сухой, костлявый, редкие белые волосенки липнут к черепу. Очки, да. Он скорее похож на деревенского дурачка, которому забавы ради нацепили на нос круглые очки в тяжелой оправе. Но это хитрый и умный вор, который в пятьдесят четвертом распотрошил заводскую кассу подшипникового завода на всю месячную зарплату, причем так и остался не пойманным. А кликуха у него от того, что ловко писал «помиловки» – не одному арестанту по ним срок скинули – хоть на шесть месяцев, хоть на год, но это в неволе дорогого стоит!
– А чего? Давай меня, я не очкану! Я не против! – Матрос снова сел, развалился на скамье, закинул руку на плечо Редактора. – Если что, так мне почестей ваших не надо, но за общину я кого хочешь порву.
– Общак ты порвешь, это точно, – выступил Зимарь. – На мелкие лоскуты. Вы там на рынке одни комбинаторы хитрожопые, вам всегда мало. Мотю Космонавта надо, вот кого. У нас в порту хитрожопых не любят.
– Эт-да. Речпорт всегда поособку держался, чего там, – хмыкнул Редактор.
– Если в городе чума, в речпорту праздник! – Это уже Кузьма подал голос, не выдержал. – Они завсегда так! Это Космонавт сам так говорил.
– Когда я говорил? – крикнул Мотя.
– Когда, когда… Посля вторника среда! У вас все хитрожопые, чего там, одни вы самые правильные на всем свете. Не надо нам таких!
– Вы на Западном вообще к городу никаким боком, вы лохи колхозные!
– Ага, хвост тебе там прищемили в прошлый год, когда на Гайкиной хате до труселей проигрался – вот и не успокоишься с тех пор!
– Кузьма дело говорит!
– Не надо нам «западных»!
– Босота речпортовская!
– Это ты мне сказал, ушлёпок?
– Космонавт в «рамса» всегда передегивал, ага! Ему только общак держать, мохнорылому!
– Коряги убрал, ты!
– Тихо, братва! – взревел Буровой.
Его не услышали. За столом уже никто не сидел, все вскочили со своих мест, орали друг на друга, крутили пальцами, скрипели зубами и брызгали слюной. Уже не только Рынок, не только Речпорт и Западный, в поток взаимных претензий влились и Севан с его нахичеванскими, и Северный, и Александровка… Мерло и Зимарь стояли друг напротив друга, раскорячившись, как два бойцовых петуха. Мирный сход постепенно сползал в междоусобные разборки.
– Я кому сказал! Всем ша!!!
Голос у Бурового зычный, что твой заводской гудок, но всем на это начихать. Только громче заорали.
Один только Матрос не орал и не подскакивал. Сидел в той же расслабленной позе, тихо лыбился. Потом поднялся, куда-то пошел, расталкивая, вбуриваясь между телами. Остановился рядом с Зимарем, как бы случайно остановился и вдруг сразу влупил ему с правой в череп – Зимарь просто рухнул на пол. Но еще до того, как он успел приземлиться, уже его противник Мерло отлетал в стенку без передней фиксы и с кровищей по подбородку. Два раза стукнуло – сперва Зимарь, потом Мерло. Дыц, дыц. И все затихло на секунду, все уставились на них.
– Кто следующий, вашмать? – сказал Матрос. – Подходи, раззявы, не стесняйтесь. Кто еще желает постелиться? Ты? Ты? – Он обвел глазами толпу, показал на Мотю Космонавта. – Может, ты? Иди, Мотя, растолкуешь мне, кто есть кто.
Мотя не успел ничего ответить, Матрос вдруг натянул жилы на покрасневшей шее и гаркнул:
– Все заглохли!!! Это сход, вашмать!!! А не пьянка, вашмать!!! Кто дернется – руками порву!!!
Тихо стучали ходики на стене. Матрос стоял, оскалив желтые прокуренные зубы, руки развел в стороны, кулаки хрустят, грудь вперед, волосы на голове и руках торчком, как наэлектризованные – сейчас он был похож на страшного, разъяренного орангутанга. Никто не сказал ни слова. Зимарь поднялся на ноги, зыркнул бешеным глазом, тихо выматерился, сел.
– Вот и лады, – сказал Матрос обычным голосом.
Прошел к своему месту, сел тоже. И все расселись вслед за ним. Закурили.
– Побазарили – теперь делом займемся, что ли. Я, если хотите, против Студента! Не потому, что у нас непонятки были – он деньги проиграл, в срок отдал, как к блатному к нему никаких предъяв нет. И вор он фартовый, без базара… Только он наособку держится, в одиночку работает. Может, кого-то и берет «в дело», но со стороны… Получается, нашими пацанами брезгует… Кто чем дышит – не знает. Да и мы не знаем, чем он дышит. Какой же из него, на фиг, Смотрящий?!
В «павильоне» наступила тишина. Матрос был прав.
– Вкурили? – усмехнулся Матрос. – Ну, и хорошо. Веди, Буровой, рви рубаху дальше.
Буровой сказал с места что-то, его почти не слышно. Он больше ничего вести не будет, хватит. Пусть выбирают как хотят. А ты, Матрос, раз сказал, вот ты рубаху и рви.
Подымили в потолок. Никто не возражал. Не хочет вести Буровой – его дело.
– Ладно, – сказал Матрос. – Тогда я по-простому. Слева направо. Вот ты, как там тебя, Копейка! – он развернулся, показал на молодого пацана, стоявшего ближе других. – Ты кого в Смотрящие выбираешь?
