В душе остававшаяся, невзирая на западное образование, дочерью синдского феодала, Беназир Бхутто была блистательным мыслителем и спорщицей, не способной плодотворно руководить подчиненными. Два срока, в течение которых она оставалась в должности пакистанского премьер-министра, стали передышками, станциями на пути к еще худшей общенациональной коррупции; к хаосу, в итоге вызвавшему возрождение военной диктатуры. Благодаря своему красноречию и щедрым посулам Беназир оказалась мишенью для исламистов, рассматривавших премьер-министра как опасный символ умеренности и демократии. Одних лишь символов было недостаточно, чтобы спасти Пакистан, которому требовался человек, способный править по-настоящему, а этой способностью Беназир не обладала. В любом случае, если Пакистану суждено увидеть светлое будущее, он должен сначала превратиться в децентрализованное государство, а не в то, каким он является издавна и поныне.
Цивилизации – «хрупкие и преходящие явления», пишет антрополог Джозеф Тейнтер [28]. В бронзовом веке Мохенджо-Даро сумел выжить и выстоять, будучи предельно централизованным городом-государством внутри земледельческой и скотоводческой конфедерации – по всей вероятности, слабо сплоченной и слишком обширной. Таким же вполне может оказаться и будущее страны, зовущейся Пакистаном. Она или станет жить как федеративное космополитическое государство – сообразно замыслу своего основателя, Мохаммеда-Али Джинны, – или приходить в дальнейший упадок. А это значит: либо так, либо иначе удельный вес Белуджистана и Синда возрастет. В их пределах – в областях, которые обретут более яркую национальную окраску, – на Макранском побережье появятся аравийские морские порты, чья судьба будет влиять на судьбы городов, расположенных в глубине страны. Путешественник и языковед Ричард Фрэнсис Бартон, живший в XIX в. и проведший на Синдской земле пять лет, писал: подобная цепочка гаваней, тянущаяся вдоль Макранского берега к Ирану, позволила бы «легко и полностью прибрать к рукам среднеазиатскую торговлю». А Бомбей сделался бы «местом, где сойдутся все нити, изначально протянутые в самые разные стороны» [29]. Подобный взгляд – хотя в свое время он был империалистическим – не кажется устарелым ныне, когда существующие государственные границы становятся все ненадежнее.
Глава 6
Тревожное становление Гуджарата
Если у духа, присущего нынешней Индии, есть географическое средоточие – ищите его на западе, в Гуджарате, штате, граничащем с пакистанским Синдом. Там, на гуджаратском берегу Аравийского моря, в портовом городе Порбандаре, в 1869 г. родился Мохандас Карамчанд Ганди – Махатма, что по-санскритски значит «Великая Душа». Важнейшим событием индийской борьбы за независимость, деянием, обретшим черты государственного мифа, сделался почти 400-километровый Соляной поход, совершенный в марте 1930 г. Махатмой, которого сопровождали тысячи единомышленников, через весь Гуджарат: от Сабармати Ашрама – к югу, до маленького поселка Данди на берегу Камбейского залива. Там, бросая вызов британским законам, Ганди собрал пригоршню морской соли – в знак того, что не признаёт запрета на частную добычу и продажу этого съедобного минерала кем бы то ни было, кроме колониальных властей. «Соль необходима для жизни человеческой наравне с воздухом и водой. Соль – единственная приправа к пище, доступная беднякам, – писал Ганди. – Поэтому я рассматриваю налог на соль как самый бесчеловечный с бедняцкой точки зрения. А поскольку движение за независимость в первую очередь заботится об участи обездоленных этой страны, для начала следует покончить именно с этим злом».
Отождествляя себя с бедняками, Ганди закономерно следовал своей вселенской философии, суть которой всего нагляднее вмещается в следующее высказывание – вероятно, самое откровенное из политических заявлений Махатмы: «Я не доверяю доктрине “величайшего возможного блага для величайшего возможного большинства”. По сути, это значит: чтобы 51 % людей получили свое предполагаемое благо, нуждами и потребностями остальных 49 % можно – точнее, даже нужно – пожертвовать. Это бессердечная доктрина, вредившая и поныне вредящая человечеству. Единственно истинное, достойное и гуманное учение говорит: “величайшее возможное благо – всем и каждому”».
Чтобы защитить бедняков от свирепого капитализма, который заботится лишь о благе большинства, а не всякого и каждого, независимой Индии следовало избрать социалистический путь. Скажем определеннее: хотя индусы преобладали численно, права десятков миллионов мусульман никто не стремился бы и не смел бы попирать. Хотя Индию окутывают религиозность и мистицизм, «величайшее возможное благо – всем и каждому» оказалось бы досягаемо лишь при условии, что сознание и новой нации в целом, и правящей партии Индийский национальный конгресс (ИНК) сделается откровенно светским. Невзирая на свой простонародный облик, полуголый Махатма Ганди стал воплощением вселенского духа, присущего Индийскому океану, – и в большой мере наделил этим духом индийскую партию независимости.
Однако дух этот претерпел непростые перемены в наступившую новую эру воинствующего капитализма, а также этнических и религиозных трений, отчасти вызванных яростным протестом против общественной однородности, что порождает глобализация. Гуджарат, подобно горстке других индийских штатов, наиболее связанных с долгой торговой историей и традициями Индийского океана, снова оказался в самом сердце того, что представляет собой взбаламученная и бурлящая Индия, – и на сей раз того, что явно угрожает ее вхождению в число великих мировых держав.
Делаю оговорку: я вполне спокоен за Индию. Полагаю, что ее демократия уже доказательно явила достаточную гибкую прочность и способна выдержать грядущие мятежи и местное безвластие чуть ли не лучше, чем авторитарная система Китая. В конечном счете индийская демократия – сила посредническая и примиряющая. А еще Индия – родина нескольких религий: индуизма, буддизма, джайнизма и сикхизма. Иудеи, зороастрийцы и христиане обитают в Индии сотни и тысячи лет. Тибетский далай-лама жил на индийской земле десятилетиями. Индия трижды избирала президентов-мусульман. Что это, если не свобода и эклектика? Стало быть, читайте нижеследующее как долгую повесть-предупреждение. Я отнюдь не предрекаю гибель Индии – скорее задаюсь вопросом: какой неприятный оборот может принять индийская история, доныне бывшая исключительно многообещающей?
Индия – родина 154 млн мусульман, занимающая по численности мусульманского населения третье место в мире после Индонезии и Пакистана. Межрелигиозная терпимость – неотъемлемо важное условие, conditio sine qua non, для индийской государственной устойчивости и успешного развития, ибо по всей стране, а особенно в торговых штатах, подобных Гуджарату, индусы и мусульмане вынужденно предаются ежедневному деловому общению. Можно предположить, что Индия потеряла бы от исламского экстремизма гораздо больше, чем любое иное государство. Но… в Гуджарате – и не только там! – индусы и мусульмане стали в последнее время жить строго врозь. Дети покинули школы, расположенные по чужую сторону границы между общинами, и растут первым поколением, у которого нет сверстников-друзей среди иноверцев. Множество мусульман отвернулись от богатой полуостровной традиции религиозного синкретизма, отрастили длинные бороды, надели тюбетейки, закутали женщин в паранджу. «Неприязнь между индусами и мусульманами, – сетует гуджаратский историк Двиджендра Трипати, – никогда еще не достигала такой силы со времен отделения Пакистана от Индии». И не случайно это происходит именно тогда, когда Гуджарат процветает экономически, изобилует новехонькими супермаркетами, многозальными кинотеатрами, частными портами и шоссе, выступает живой и полнокровной областью-государством, на чьих берегах сходятся торговые пути, протянувшиеся по Индийскому океану.
