Цитаты из Керзона звучали упреками: индийская внешняя политика во времена холодной войны привела к тому, что Индия (по словам Джасванта Сингха, министра иностранных дел с 1998 по 2002 г.) в значительной степени утратила влияние на отсталые области полуконтинента – поскольку Неру заботили «неприсоединение» и освобождение третьего мира. В итоге многие страны – такие как лежащий западнее Оман или Малайзия, простирающаяся восточнее, – перестали считать Индию серьезным залогом собственной безопасности. Холодная война закончилась, началась повальная глобализация, индийский капитализм сорвался с цепи – и неокерзонцы стараются снабдить Индию новой «передовой» стратегией, нацеленной более на Индийский океан и Азию, чем на весь остальной мир.
Следует отдать должное Джавахарлалу Неру: его внешняя политика вынужденно могла являться только производной величиной от условий, царивших внутри самой Индии. В 1950-х и 1960-х гг. индийцы все еще радовались независимости от Великобритании, а раны, причиненные империализмом, по-прежнему саднили. Как следствие, поясняет Шаши Тарур, биограф Неру, внешняя политика страны отвечала нуждам не государственным, а национально-освободительным [5]. Память о невзгодах британского владычества отступает в прошлое, и теперь можно по достоинству оценить его хорошие стороны. Поэтому точка зрения, присущая неокерзонистам, не столько походит на индийскую разновидность американского неоконсерватизма, сколько означает возврат к дипломатическому хладнокровию вице-королей, которые в эпоху британского правления смотрели на географическую карту в точности так же, как и нынешние повелители Индии. Джайанта К. Рэй, сотрудник калькуттского Института азиатских исследований имени Абул-Калам Азада, сказал в беседе со мной: вице-короли «просто обладали отличным геополитическим здравым смыслом и мягко распространяли свою власть по всей Азии. Временами у них бывало больше разумения, чем у любого нашего правительства, сколько их ни насчитывалось после 1947 г.».
Неокерзонская политика стремится сократить национальные рубежи Пакистана, Бангладеш и Бирмы не посредством завоеваний, а оживленным коммерческим сотрудничеством с этими странами. Дело пойдет быстрее с помощью вновь проложенных шоссейных дорог и трубопроводов регионального значения. В частности, Бирма вполне способна стать яблоком раздора для Индии и Китая. Китай укрепляет свои коммерческие и транспортные связи с Бирмой. Это в конце 1990-х побудило демократическую Индию к участию в проектах бирманского развития. Индийцы обучают бирманские войска и все меньше сожалеют об участи бирманских диссидентов – невзирая на одиозную природу местной военной диктатуры. Если Бирма когда-нибудь сделается свободнее и по-настоящему откроет свои границы, то исторические и географические связи могут пойти на пользу и Китаю, и Индии (даже притом что в начале XX в. бирманцы относились к индийскому купеческому сообществу с явной враждебностью).
«Более тесное сотрудничество» со странами, сопредельными Индии, объявил индийский премьер-министр Манмохан Сингх, способно превратить «любую отдельную область субконтинента» в сеть «взаимной зависимости ради взаимной пользы». Другими словами: Индия настолько сильнее экономически, чем любая сопредельная страна, что всякое развитие экономических отношений закончится однозначно: Индия мягко приобретет первенство и незаметно возьмет верх. В подобном случае утверждать еще и политическое превосходство было бы не просто излишне, но и неразумно.
Впрочем, здесь имеется немалая помеха. Чтобы осуществлять замыслы такого рода, нужна спокойная и благополучная обстановка внутри самой страны, собирающейся целеустремленно распространять свое влияние вовне. Индия далека от этого. Американские СМИ на все лады восхваляют бангалорский «технологический феномен» – а все же Индия остается, по сути, беспокойной и озабоченной страной третьего мира, в которой треть населения живет из расчета лишь один доллар в день на душу упомянутого населения. Как отмечается в главе 7, Индию обуревает политическое насилие: государство противостоит различным недружелюбным группам и кастам – а заодно и периодическим всплескам исламского терроризма. Восемь северо-восточных индийских штатов ныне сделались ареной по меньшей мере 15 мятежей: местные племена рвутся к самоуправлению. Стране недостает внутренней стабильности, позволяющей гостеприимно открыть границы и расширить влияние в ближнем зарубежье.
Возьмем, например, отношения с мусульманской Бангладеш: Индия окружает ее с трех сторон. И людям, и товарам всего легче было бы добираться из одной индийской области в другую, держа путь через Бангладеш. Это ускорило бы экономическое развитие неустойчивого индийского северо-востока и принесло Бангладеш крупные доходы от транзитных сборов. (Кстати, уже решено, что по территории Бангладеш будет проложен газопровод из Бирмы в Индию.) Политическая система Бангладеш являет собой развалины, и вся надежда этой страны – лишь на большее экономическое сотрудничество с Индией. Именно этого страшатся в Калькутте. Старшее поколение – включая беженцев, очутившихся там после раскола страны в 1947-м, – со вздохом вспоминает об утраченных землях, лежащих поодаль от моря; однако многие – и особенно младшее поколение – смотрят на Бангладеш теми же глазами, какими смотрят американцы на Мексику: обнести бы все это место непроницаемой стеной! «Отгородите нас от радикальных мусульман, пусть сидят по свою сторону границы и ведут себя смирно!» – сказал мне известный калькуттский журналист. В Индии живут уже десять с лишним миллионов бенгальцев, попросивших экономического убежища; индийцы не желают новых гостей. К тому же нынешняя граница, тянущаяся близ Калькутты, служит неким историческим утешением: издавна, еще с XIX в., индусские интеллигенты и аристократы, обитавшие в Калькутте и Западной Бенгалии, высокомерно глядели на мусульманское крестьянство, населявшее Бенгалию Восточную. А вот в Пенджабе совсем обратное положение вещей: к собратьям-пенджабцам, очутившимся за индийским западным рубежом после отпадения Пакистана, относятся вполне дружелюбно. Выражаясь короче, Индия до сих пор не может свыкнуться с новыми границами, появившимися после разделения страны.
Великая Индия, желающая распространить свою экономическую динамику к востоку – в Юго-Восточную Азию, к северу – в Китай и к западу – на Средний Восток, для начала должна проделать это у себя дома, на собственных полуконтинентальных задворках. Тут потребуются исключительные смелость и великодушие – то, чего Индии нынче недостает.
Гораздо шире Великой Индии – сухопутной державы – огромная индоокеанская литораль, о которой не стоит забывать. Керзон сосредоточивал внимание на вопросах политики чисто сухопутной лишь оттого, что Британия в его время уже «правила волнами» повсеместно и безраздельно. А вот Индии, как мы убедились, приходится теперь поразмыслить над своей ролью на море – и на суше, лежащей за ним. Индия, пишет Раджа Мохан, отметает сентиментальную заботу о третьем мире, проявлявшуюся когда-то по отношению к Восточной и Западной Африке. Ныне Африку рассматривают лишь как источник сырья и стратегически важную территорию. Сегодня индийский флот крейсирует между Африкой и Мадагаскаром, в Мозамбикском проливе, через который индийскому населению – уже миллиардному и все ненасытнее требующему топлива – поставляют уголь. Если вспомнить, что от случая к случаю индийский флот эскортировал американские боевые корабли в Малаккском проливе, то возникнет завершенный образ державы, обретающей истинное могущество и присутствующей в великом Индийском океане постоянно и повсеместно.
