– За час?! – в ярости крикнул Бартни. – Немедленно спуститесь и снимите с меня камень, а не то я с вас шкуру спущу!
– …даже вопреки вашей воле! – продолжал мистер Скиггс. – Исцелить вас велит мне зов свыше, а помощь страждущим – вернее, тем, кто возомнил себя страждущим, – является священной обязанностью каждого человека. Итак, освободите свой разум от всего чувственного, и начнем лечение.
– Иди сюда, мерзкий и глупый фанатик! – завопил Бартни, забыв о боли в припадке ярости. – Только спустись, и, клянусь, я выбью из тебя всю твою христианскую науку!
– Начнем с того, что нет никакой боли – вообще никакой, – раздался в ответ пронзительный фальцет из окна. – Вы ведь наверняка уже об этом задумывались, правда?
– Нет! – крикнул Бартни. – Ты, ты… – Его голос захлебнулся кашлем в бесполезной ярости.
– Так вот, существует лишь разум. Разум – это все. Материя – ничто, абсолютное ничто. С вами все хорошо. Вы думаете, что ранены, но на самом деле это не так.
– Ты лжешь! – взвизгнул Бартни.
Мистер Скиггс продолжал, не обращая внимания:
– Таким образом, если не существует боли, то и на разум она воздействовать не может. Ощущение физическим процессом не является. Если у вас нет мозга, никакой боли не будет, потому что то, что называется болью, может воздействовать только на мозг. Понятно?
– Ох-х! – воскликнул Бартни. – Если бы ты только знал, какую яму ты сам себе сейчас роешь, у тебя бы язык отнялся!
– Из этого следует, что, поскольку так называемая боль является функцией мозга, ваша нога не болит. Ваш мозг может воображать, что боль есть, однако все ощущения существуют лишь в нем самом. Глупо жаловаться, что вы ранены…
Терпение Бартни лопнуло. Он сделал глубокий вдох и заорал так, что его крик эхом разнесся в ночи. Он орал, не переставая, и через некоторое время на дороге послышались шаги.
– Эй, там! – послышался голос.
Бартни возблагодарил Господа.
– Идите сюда! Со мной несчастье, на помощь! – позвал он, и через минуту шоколадные руки ночного сторожа скатили с него камень и он смог, шатаясь, встать на ноги.
– Доброй ночи, – вежливо крикнул адепт «Христианской науки». – Надеюсь, я произвел на вас впечатление!
– Не сомневайтесь, – ответил Бартни и поковылял домой, опершись на плечо сторожа. – Век не забуду!
Два дня спустя Бартни, вытянув ногу на подушке, разбирал почту. Из пачки писем вывалился незнакомый конверт, он вскрыл его и прочитал следующее:
Уильяму Бартни: счет от доктора Гепеции Скиггса. Исцеление по методу «Христианской науки» – $3.00. Оплата чеком либо почтовым переводом.
* * *
Прошло несколько недель. Бартни поправился. У себя во дворе он разбил цветочную клумбу и прослыл на всю округу любителем цветов. Он ежедневно что-то сажал, а на следующий день никак не мог отыскать то, что посадил накануне. Не ахти что, конечно, но надо ведь было как-то отвлекаться от тонкостей законодательства.
Однажды в разгар дня он вышел из дому и направился к своей клумбе, где вчера от безысходности высадил какие-то «магазинные» анютины глазки. К своему удивлению, у клумбы он увидел длинную, тощую и скользкую на вид фигуру, выкапывавшую его новое приобретение. Он тихо подкрался поближе, а когда воришка обернулся, сурово спросил:
– Что это вы делаете, сэр?
– Я просто… э-э-э… рву цветочки…
Длинный, тощий, скользкий на вид тип умолк. И хотя Бартни было незнакомо это лицо, голос, писклявый и недовольный фальцет, навеки запечатлелся у него в памяти. Он медленно подошел поближе и плотоядно, как волк на добычу, поглядел на обладателя голоса:
– Ну, мистер Скиггс, как же это так вышло, что я вдруг застаю вас на моей земле?
Мистер Скиггс выглядел крайне смущенным и старательно отводил глаза.
– Повторяю, – сказал Бартни, – я застал вас на своей земле… И теперь вы в моей власти!
– Да, сэр, – с тревогой поежился мистер Скиггс.
Бартни ухватил его за воротник и принялся трясти, как терьер крысу.
– Ах ты, напыщенный выродок Христианской науки! Несчастный лицемер! Что? – яростно вопрошал он, едва Скиггс издал протестующий крик. – Ты визжишь? Да как ты смеешь? Ты что, не знаешь, что никакой боли нет? Ну же, давай расскажи мне про свою христианскую науку! Давай, «разум – это все!». Говори же!
Мистер Скиггс, не останавливаясь в своем движении вверх-вниз, повторил дрожащим голосом:
– Р-р-разум – эт-то в-в-се.
– Боль – ничто! – продолжал его беспощадный палач.
– Б-б-боль – н-н-ничто! – с готовностью повторил мистер Скиггс.
Встряска продолжалась.
– Помните, Скиггс, все это ради вашего же блага. Надеюсь, что мой урок проймет вас до самого сердца. Помните, такова жизнь, следовательно, жизнь такова. Понятно?
Он прекратил трясти Скиггса и стал таскать его из стороны в сторону, крепко держа за воротник, а проповедник при этом бешено сопротивлялся, пытаясь освободиться.
– А теперь, – сказал Бартни, – я хочу услышать от вас, что вы не чувствуете никакой боли. Давайте, говорите!
– Я не чув… О-о-ох… – воскликнул он, ударившись о большой камень, – н-н-никакой б-б-боли.
– Ну а теперь, – сказал Бартни, – вы дадите мне два доллара за час произведенного мною исцеления по методу христианской науки. И закончим на этом!
Скиггс колебался, но взгляд Бартни и его сильная хватка были крайне убедительны, – нехотя он протянул двухдолларовую банкноту. Бартни порвал ее на мелкие кусочки и пустил по ветру:
– Теперь можете идти.
Почувствовав, что за воротник его уже никто не держит, Скиггс вскочил на ноги, и вы даже представить себе не можете, как быстро он пересек границу участка.
– До свидания, мистер Скиггс! – вежливо крикнул Бартни. – Как только вам опять потребуется исцеление, обращайтесь! Цена та же. Вижу, кое-что вы уже и без меня знаете. Нет никакой боли, когда страдает кто-то другой.
По следам герцога
Июльский вечер выдался жарким. Сквозь жалюзи, окна и двери на свет, как гости на бал, слетались насекомые, треща крылышками, жужжа и стрекоча. С улицы в дома вползал знойный воздух позднего лета, густой и изнуряющий; он сталкивался со стенами и, как громадное одеяло, обволакивал собой все человечество. Усталые продавцы в лавках, ворча, раздавали мороженое сотням жаждущих, но оно не приносило облегчения, даже если по углам в смехотворной попытке создать прохладу жужжали электрические вентиляторы. В апартаментах, тянувшихся вдоль улиц верхнего Нью-Йорка, пианино (покрытые, казалось, каплями черного пота) вымучивали рэгтайм прошлого сезона; то тут, то там слабые женские голоса колыхали воздух жарким сопрано. В районе доходных домов вдоль улиц ровными рядами, стопками от четырех до восьми – это зависело от высоты дома – мерцали похожие на маяки летние рубашки. Одним словом, это был обычный жаркий летний вечер в Нью-Йорке.
