– Возьмите другую, – неожиданно для себя предложил он, – возьмите ту, красную.
После этого ее смех усилился; ей даже пришлось ухватиться руками за стопку книг, чтобы не упасть.
– «Возьмите другую!» – еле смогла она повторить между приступами веселья. – Черт побери, «возьмите другую»!
– Берите две сразу!
– Да, «берите две сразу»! Господи, сейчас умру от смеха! Ну, поехали…
За словом последовало и дело, она взяла книгу с красной обложкой и отправила ее пологой гиперболой к потолку, где книга погрузилась в абажур рядышком с первой. В течение нескольких минут они только и могли, что раскачиваться взад и вперед в беззвучном смехе; успокоившись, они, ни слова друг другу не говоря, синхронно возобновили спортивные упражнения. Мерлин схватил тяжелый, в дорогом переплете том французской классики и швырнул его по спирали вверх. Аплодируя собственной меткости, в одну руку он взял бестселлер, а в другую – издание об очках и, затаив дыхание, следил, как она совершает бросок. После этого дело пошло как по маслу – еще быстрее и неистовее; иногда они бросали по очереди, и, наблюдая за ней, он поражался, как грациозно было каждое ее движение; иногда кто-нибудь из них делал целую серию бросков, хватая ближайшую книгу и швыряя ее, даже не следя за полетом и сразу хватая следующую. В течение трех минут стол опустел, а малиновый абажур так разбух от находившихся в нем книг, что едва не лопался.
– Глупая игра баскетбол, – с презрением воскликнула она, швырнув книгу. – Годится только для старшеклассниц в отвратительных шароварах!
– Да, идиотизм, – согласился он.
Она остановилась, раздумав бросать книгу, и резко положила ее обратно на стол.
– Ну вот, теперь места достаточно; давайте присядем, – серьезно произнесла она.
Они сели; места хватило обоим. Почувствовав некоторое волнение, Мерлин взглянул через стеклянную перегородку на контору мистера Мунлайта Квилла, но все три головы по-прежнему были склонены над бумагами; они явно не замечали, что происходит в магазине. Поэтому, когда Каролина, опираясь на руки, уселась на стол, Мерлин сделал то же самое, и, сидя рядом, они посмотрели друг другу в глаза.
– Мне очень нужно было с вами увидеться! – начала она, и в ее темных глазах показалась трогательная жалость.
– Понимаю.
– Все потому, что в последний раз, – продолжала она, и ее голос слегка дрожал, хотя она старалась говорить уверенно, – я за вас испугалась. Мне не нравится, что вы обедаете за комодом. Я так боюсь, что вы… Что вы проглотите запонку!
– Да, как-то раз чуть не проглотил, – неохотно признался он, – но это оказалось не так просто, знаете ли. Я хочу сказать, что проглотить плоскую половину нетрудно, и вторую половину тоже – если по отдельности, – но вот чтобы проглотить запонку целиком, нужно иметь совершенно особое горло.
Ему самому было странно, что он так галантно и остроумно отвечает. Впервые в жизни слова прямо-таки слетали с его языка, без всякого усилия собираясь вместе в тщательно организованные взводы и батальоны, будто предоставляемые в его распоряжение педантичными адъютантами в виде готовых параграфов.
– Вот это меня и испугало, – сказала она. – Я знаю, что для этого нужно иметь особое горло, и я знаю – по крайней мере чувствую, – что у вас такого как раз нет.
Он согласно кивнул:
– У меня действительно нет. Оно стоит больших денег – к сожалению, больше, чем есть у меня.
Он не почувствовал никакого стыда, сказав это, – скорее, удовлетворение от того, что признался; он знал, что ничто из того, что он может сказать или сделать, не покажется ей недостойным, и уж точно не его бедность и объективная невозможность когда-либо с ней расстаться.
Каролина взглянула на свои часики и с тихим возгласом соскочила со стола.
– Уже пять, – воскликнула она. – А я и не заметила! Мне нужно в «Ритц» к пяти тридцати. Надо скорее заканчивать – я заключила пари.
В едином порыве они принялись за работу. Каролина приступила к делу так: ухватила книгу за страницы и, закрутив, отправила ее прямо в стеклянную перегородку, за которой размещалась контора и мистер Мунлайт Квилл. Хозяин бросил быстрый затравленный взгляд, смахнул осколки со стола и как ни в чем не бывало продолжил работать с бумагами. Мисс Мак-Крекен не подала виду, что слышала хоть что-то, а мисс Мастерс вздрогнула и приглушенно вскрикнула, прежде чем снова склониться над бумагами.
Но Мерлин и Каролина не обращали внимания ни на что. В упоительном всплеске энергии они швыряли книгу за книгой; иногда в воздухе оказывалось три или четыре тома одновременно, они бились о полки, расшибали стекла картин на стене, опадали мятыми комками и обрывками страниц на пол. К счастью, ни один покупатель в этот момент не заглянул, поскольку можно сказать с уверенностью, что больше он в этот магазин не зашел бы никогда, – шум был просто ужасным: удары, падения и рвущаяся бумага, изредка еще звон бьющегося стекла, учащенное дыхание пары метателей и периодические взрывы смеха, одолевавшие их обоих время от времени.
В половине шестого Каролина забросила на лампу последнюю книгу, и эта книга стала решающей соломинкой для выросшего в абажуре верблюжьего горба. Ослабевший сатин разорвался и выпустил все свое содержимое в виде одного большого облака белой и цветной бумаги на уже заваленный обрывками пол. После этого со вздохом облегчения Каролина повернулась к Мерлину и протянула ему руку.
– Прощайте, – просто сказала она.
– Вы уходите?
Он уже знал ответ. Его вопрос был просто попыткой отсрочить неизбежный момент расставания, чтобы еще хоть на миг задержать тот ослепительный свет, который он мог видеть лишь в ее присутствии, чтобы хоть чуть-чуть продлить радость, которую он испытывал, глядя на ее лицо, которое он мечтал поцеловать, потому что оно напоминало ему лицо одной девушки, которую он любил в 1910 году. Еще минуту он ощущал мягкость ее руки, а затем она улыбнулась, убрала руку и, прежде чем он сделал движение, чтобы открыть дверь, открыла ее сама и исчезла в непроницаемых зловещих сумерках, нависших надо всей Сорок седьмой улицей.
Хотелось бы мне рассказать о том, как Мерлин прошел в маленькую контору мистера Мунлайта Квилла, немедленно уволился с этой работы, познав, как красота относится к накопленному годами опыту, и вышел на улицу гораздо более прекрасным, благородным и ироничным человеком. Но правда жизни оказалась гораздо прозаичнее. Мерлин Грейнджер встал и оглядел учиненный в книжном магазине разгром: разорванные книги, сатиновые остатки некогда красивого малинового абажура, кристальный блеск стекла, радужные осколки которого были разбросаны по всему помещению, – а затем пошел в угол, где хранилась метла, и стал подметать, собирая мусор и в меру сил приводя магазин в его прежнее состояние. Он обнаружил, что несмотря на то, что небольшое количество книг осталось неповрежденным, основная часть получила увечья различной степени тяжести. У некоторых были оторваны обложки, из некоторых были вырваны страницы, иные были слегка надорваны, что, как известно любому, даже не слишком аккуратному читателю, автоматически переводит книги в разряд «распродажа».
