– Думаешь, я не знаю, что ты, твои братья, да и твой глупый папаша думаете об мне? А я прекрасно знаю. Вы думаете, что я дряхлая развалина! Вы думаете, что меня от ветра шатает? Не дождетесь! – Она стукнула себя в грудь кулаком, как бы демонстрируя крепость мускулатуры. – А что касается мозгов, так у меня их будет больше, даже когда вы меня в гроб положите, чем у вас у всех, вместе взятых!
– Бабушка…
– А ну тихо, ты, тощий юнец! Да если бы не мои деньги, лучшее, что из тебя могло бы выйти, – это цирюльник в Бронксе! Посмотри на свои руки! Тьфу! Руки цирюльника! И ты еще осмелился считать, что умнее меня – меня, за которой когда-то ухаживали три графа, один герцог и еще полдюжины папских наместников, примчавшихся за мной из Рима в Нью-Йорк. – Она замолчала и, переведя дыхание, добавила: – Выпрямись! Выдыхай!
Молодой человек послушно выдохнул. В этот момент открылась дверь, и в магазин ворвался взволнованный джентльмен среднего возраста. Его пальто и шляпа были отделаны мехом; более того, казалось, что тем же мехом были отделаны его верхняя губа и подбородок. Он бросился к Каролине.
– Вот вы где! – воскликнул он. – Обыскал весь город. Звонил вам домой, секретарь сказал, что вы, кажется, направились в книжный магазин «Перо…
Каролина раздраженно посмотрела на него.
– Я наняла вас, чтобы слушать ваши умозаключения? – оборвала его она. – Вы сыщик или брокер?
– Брокер, – признался меховой человек, слегка опешив. – Прошу прощения. Те акции фонографической компании. Могу продать за сто пять.
– Так продавайте.
– Очень хорошо. Я думал, я лучше…
– Продавайте! Я разговариваю со своим внуком.
– Очень хорошо. Я…
– Всего доброго.
– Всего доброго, мадам. – Меховой человек поклонился и в некотором смятении покинул магазин.
– Что касается тебя, – сказала Каролина, снова посмотрев на внука, – стой, где стоишь, и веди себя тихо.
Она повернулась к Мерлину и окинула его уже не таким суровым взглядом. Затем она улыбнулась – и он понял, что тоже улыбнулся. Сейчас же они оба разразились надтреснутым, но от этого не менее неожиданным, смехом. Она схватила его за руку и увлекла за собой в дальний конец магазина. Там они остановились, посмотрели друг на друга, и случился еще один приступ старческого веселья.
– Только так, – еле смогла со злобным торжеством произнести она. – Единственное, что доставляет удовольствие таким старухам, как я, – это чувство, что я могу заставить всех плясать под свою дудку. Быть старой, богатой и иметь бедных наследников так же здорово, как быть юной, красивой и иметь сестер-дурнушек.
– Да уж, – хихикнул Мерлин. – Знаю. Завидую вам.
Она кивнула, прищурившись.
– Я была здесь последний раз сорок лет назад, – сказала она. – Вы были молодым человеком, и вы были готовы служить по первому знаку!
– Вы правы, – признал он.
– Мой визит, должно быть, вам запомнился.
– На всю жизнь! – воскликнул он. – Я думал… Я думал поначалу, что вы были настоящей – человеком из плоти и крови, я хотел сказать.
Она рассмеялась.
– Многие думали, что во мне нет ничего человеческого.
– А теперь, – с волнением продолжил Мерлин, – я понимаю. Нам, старикам, позволено все понимать, ведь ничего уже не имеет особого смысла. Теперь мне ясно, что тогда, когда я смотрел, как вы танцевали на столе, вы были всего лишь моей романтической грезой о порочной и прекрасной даме.
Казалось, она была где-то далеко, и ее голос прозвучал, как эхо забытого сна.
– О, как я танцевала в тот вечер! Я помню…
– Вы были для меня искушением. Я был уже почти в объятиях Оливии – а вы шептали о том, что я должен быть свободен и сполна насладиться своей юностью и легкомыслием. Но, кажется, чары в последний момент не подействовали. Все произошло слишком поздно.
– Вы очень стары, – с непроницаемым выражением произнесла она. – Я и не думала…
– Я помню, что вы сделали для меня, когда мне было тридцать пять. Вы потрясли меня, перекрыв тогда движение на улице. Это выглядело так величественно. Красота и сила, которые вы излучали! Даже моя жена смогла вас увидеть – и она вас испугалась! Несколько недель после этого мне хотелось ускользнуть из дома в темноту и утопить скуку существования в джазе, коктейлях и женщине, которая вернула бы мне молодость. Но потом… я уже больше не знал, как это сделать…
– А теперь вы так стары…
С благоговейным страхом она отшатнулась от него.
– Да, оставьте меня! – воскликнул он. – Вы тоже постарели! Дух пропадает вместе с упругостью кожи. Вы пришли сюда только за тем, чтобы напомнить мне о том, о чем мне лучше было бы забыть: что быть старым и бедным хуже, чем старым и богатым, что мой сын имеет право швырнуть мне в лицо, что я старый неудачник?
– Давайте мне мою книгу, – хрипло приказала она. – Поспеши, старик!
Мерлин еще раз взглянул на нее и покорно подчинился. Он поднял книгу и подал ей, покачав головой, когда она протянула ему деньги:
– К чему притворяться, что вы готовы мне заплатить? Когда-то именно здесь вы разрушили всю мою жизнь.
– Да, – гневно промолвила она, – и я рада. Очень может быть, что именно здесь было сделано все, чтобы разрушить мою жизнь!
Она бросила на него взгляд, в котором читалось презрение, но в то же время и плохо скрытая неловкость, и, бросив внуку короткое приказание следовать за собой, пошла к двери.
И она удалилась из его магазина и из его жизни. Скрипнула дверь. Вздохнув, он развернулся и мелкими шажками направился к стеклянной перегородке, за которой хранились пожелтевшие документы и умудренная годами мисс Мак-Крекен.
Мерлин взглянул в ее высохшее, усыпанное морщинами лицо с какой-то непонятной жалостью. Она-то, в любом случае, получила от жизни гораздо меньше, чем он. Никакой бунтарский романтический дух, являющийся лишь избранным, не приносил ей незабываемых впечатлений, не вносил в ее жизнь «изюминку» и восторг.
Мисс Мак-Крекен подняла голову от бумаг и спросила:
– Ну как старушка? Все такая же скандальная?
Мерлин вздрогнул:
– Кто?
– Старая добрая Алисия Дэйр… Ах да, она ведь уже давно миссис Томас Аллердайс – вышла за него лет тридцать назад.
– Что? Я вас не понимаю. – Мерлин с широко раскрытыми от неожиданности глазами рухнул на вращающийся стул.
– Ну как же, мистер Грейнджер, не говорите мне только, что вы ничего о ней не слышали: десять лет она была главной достопримечательностью Нью-Йорка. Ну как же… А когда шел бракоразводный процесс с Трокмортоном, ее появление на Пятой авеню привлекло столько зевак, что там даже остановилось движение. Разве вы не читали об этом в газетах?
