– У меня нет ваших писем, – спокойно ответил он. – Мне всего лишь семнадцать лет. Мой отец родился 3 марта 1879-го. Очевидно, вы меня с кем-то путаете.
– Вам всего лишь семнадцать? – с подозрением в голосе переспросила Марсия.
– Всего лишь семнадцать.
– Я знала девушку, – сказала Марсия, как бы погрузившись в воспоминания, – которая постоянно брала билеты в мюзик-холл на самые дешевые места, когда ей было шестнадцать. Она так себя любила, что никогда не могла произнести «шестнадцать», не добавив «всего лишь». Мы стали звать ее «Всего лишь Джесси». И она до сих пор осталась с тем, с чем начала, – только подурнела. «Всего лишь» – плохая привычка, Омар, это звучит как оправдание.
– Мое имя не Омар.
– Я знаю, – кивнув, согласилась Марсия, – вас зовут Гораций. Я зову вас Омаром просто потому, что вы напоминаете мне лобстера.
– И у меня нет ваших писем. Сомневаюсь, что я когда-либо видел вашего деда. Если честно, я считаю маловероятным, что вы сами жили на свете в 1881 году.
Марсия в изумлении уставилась на него.
– Я… в 1881-м? Ну как же, я же была фигурой полусвета, когда весь секстет из «Флородоры» еще учился в монастырской школе! Это ведь я исполняла у Сола Смита роль няньки Джульетты, которую играла миссис Сол Смит! Я же была певичкой-маркитанткой во время войны 1812 года!
Мысль Горация совершила скачок в верном направлении, и он заулыбался.
– Это вас Чарли Мун надоумил?
Марсия вопросительно посмотрела на него.
– Кто такой Чарли Мун?
– Небольшого роста, с широкими ноздрями и большими ушами.
Она как будто выросла на несколько дюймов и фыркнула.
– У меня нет привычки разглядывать ноздри моих друзей.
– Значит, это был Чарли.
Марсия закусила губу – а затем зевнула.
– Давайте сменим тему, Омар. Я минутку всхрапну в этом кресле.
– Да пожалуйста, – серьезно ответил Гораций, – Хьюм часто действует как снотворное.
– Кто это? Ваш друг? Он уже умер?
Неожиданно Гораций Тарбокс встал и, сунув руки в карманы, принялся мерить шагами комнату. Это и было его второе проявление.
– При чем здесь я, – говорил он, как будто разговаривая сам с собой, – мне совершенно все равно. Не то чтобы мне не нравилось, что вы здесь, – нет, нет… Вы довольно симпатичное создание, но мне не нравится, что вас сюда подослал Чарли Мун. Я что, кролик, на котором лаборанты и прочие химики могут ставить эксперименты? Мое интеллектуальное развитие выглядит смешно? Я что, выгляжу, как дурачок из Бостона, герой комиксов? Имел ли этот юный осел, со своими баснями о том, как он провел неделю в Париже, какое-либо право…
– Нет, – взволнованно перебила его Марсия. – И кроме того, вы очень милый мальчик. Идите сюда и поцелуйте меня.
Гораций резко остановился прямо перед ней.
– Почему вы хотите, чтобы я вас поцеловал? – недоуменно спросил он. – Вы что, только и делаете, что бегаете и целуете мужчин?
– Ну да, – невозмутимо призналась Марсия. – Вся жизнь в этом и состоит. Просто бегать и целовать мужчин.
– Да-а-а, – многозначительно протянул Гораций. – Должен сказать, что у вас ужасно искаженные представления о жизни. Во-первых, в жизни есть не только это, а во-вторых, я не буду вас целовать. Это может войти в привычку, а я не умею избавляться от привычек. В этом году у меня вот появилась привычка валяться в постели до половины восьмого утра.
Марсия с пониманием кивнула.
– Вам когда-нибудь было весело? – спросила она.
– Что вы имеете в виду – «весело»?
– Слушайте, – твердо сказала Марсия, – вы мне нравитесь, Омар, но я хочу, чтобы вы говорили так, будто в том, о чем мы беседуем, есть смысл. У меня такое впечатление, что у вас во рту булькает множество слов, а когда вы вдруг роняете несколько, то огорчаетесь так, как будто проиграли пари. Я спросила у вас, было ли вам когда-нибудь весело?
Гораций покачал головой.
– Пока нет, – ответил он. – Видите ли, я – цель. Я – эксперимент. Я не говорю, что никогда не устаю от этого – я устаю. Тем не менее – о, как же это объяснить… Но то, что вы и Чарли Мун зовете «весельем», не может быть названо «весельем», с моей точки зрения.
– Пожалуйста, объясните.
Гораций посмотрел на нее, хотел заговорить, но затем, передумав, продолжил ходьбу по комнате. После безуспешной попытки определить, смотрит он на нее или нет, Марсия на всякий случай неопределенно улыбнулась.
– Пожалуйста, объясните.
Гораций повернулся.
– Если я скажу, пообещаете ли вы сказать Чарли Муну, что не застали меня дома?
– Может быть.
– Очень хорошо. Вот вам моя история. Я был «почемучкой». Мне нравилось узнавать, как все устроено. Мой папа был молодым профессором экономики в Принстоне. Он вырастил меня по системе, в которой главным было по мере возможности давать ответы на все мои вопросы. Моя реакция породила у него идею поставить эксперимент с ранним развитием. Очень кстати оказалось то, что в драке мне повредили ухо – между семью и двенадцатью годами я пережил семь операций. Конечно же, это вынудило меня сторониться детей моего возраста и заставило меня преждевременно созреть. Так вот и вышло, что в то время как мои сверстники корпели над «Дядюшкой Римусом», я наслаждался Катуллом в оригинале.
Я сдал экзамены в университет, когда мне было тринадцать, – а что мне еще было делать? Общался я в основном с профессорами и ужасно гордился своим интеллектом. Несмотря на мою необычную одаренность, во всех остальных аспектах я был абсолютно нормальным. Когда мне исполнилось шестнадцать, мне надоело быть вундеркиндом; я пришел к выводу, что кто-то совершил ужасную ошибку. Тем не менее я решил довести дело до конца и получить степень магистра наук. Мой основной интерес в жизни – изучение современной философии. Я принадлежу к реалистам школы Антона Лурье – с примесью Бергсона, а через два месяца мне исполнится восемнадцать. Вот и все.
– Ух! – воскликнула Марсия. – Вполне достаточно! Вы прекрасно обращаетесь с частями речи.
– Удовлетворены?
– Нет, вы меня так и не поцеловали.
– Это не входит в мои планы, – возразил Гораций. – Поймите, я же не притворяюсь, что мне чуждо все человеческое. Я обычный человек, но…
– О, не будьте так чертовски рассудительны!
– Ничего не могу поделать.
– Ненавижу расчетливых людей!
– Уверяю вас, я… – начал было Гораций.
– Замолчите!
– Моя рациональность…
– Я ничего не говорила о вашей национальности. Вы же американец, так?
– Да.
– Ну вот, для меня достаточно. Мне пришло в голову, что я хочу видеть, как вы делаете что-то не по своему заумному плану. Я хочу убедиться, что то как-вы-там-сказали – с бразильской примесью, – то, чем вы, как вы сами заметили, являетесь, может быть хоть немного человеком.
