428-й молча развернулся и степенно пошел к выходу, рассеянно махнув мне рукой.
– Поспите, сэр. Вам понадобятся силы, – сказал он и исчез.
Минуту я стоял на месте, трясясь от гнева.
Караульный загудел, желая знать, не следует ли ему последовать за 428-м и задержать его. Ладно уж, пусть насладится своей маленькой победой.
Стража Дональдсон любили все. В ней было всё, чего не было в Бентли. Дональдсон была маленькой пухленькой женщиной, она много говорила и много улыбалась.
Под ее радушием скрывалась проницательность. Люди считали Дональдсон недотепой, но на самом деле она следовала правилам куда ревностнее Бентли. Вот только когда Дональдсон ловила нарушителей с поличным, они поднимали руки над головой и, хихикая, говорили: «Сдаюсь». Правильную и дотошную Бентли все боялись. К Дональдсон же относились скорее как к любимой учительнице.
Единственным человеком, к которому Дональдсон относилась прохладно, был Заключенный 428. Не знаю, поговорила ли с ней Бентли (они были очень близки), или же Дональдсон просто видела людей насквозь.
Однажды я увидел на мониторе, как она разговаривает с 428-м. Я не смог разобрать его слов, но услышал резкий ответ Дональдсон:
– Если вы перестанете изо всех сил лезть на рожон, то запросто здесь освоитесь.
* * *
Заключенный 428 завел друга. Мне об этом сообщила Бентли. Я притворился, что меня это совершенно не волнует, хотя на самом деле я просто лопался от любопытства. Бентли наклонилась к моему планшету, чтобы включить камеры, и я в очередной раз отметил, что от нее ничем особенным не пахнет. Просто мылом. Это не было так уж удивительно, но мне казалось, какой-то запах все-таки должен быть. Я вспомнил, как моя жена наклонялась ко мне, чтобы рассказать очередную сплетню, прочитанную в чьем-нибудь блоге в ТрансНете, – и запах всегда был. Странно, но я не смог вспомнить, как пахли духи моей жены. Это было слишком давно.
Бентли отошла, и я немедленно выбросил из головы мысль о ее духах. Я все-таки Управитель, в конце концов. Управители не вдыхают воздух, как поэты по весне. Вместо этого я сурово уставился в экран. Изображение транслировалось с одной из камер Караульного, находившегося в углу буфета. 428-й стоя ел из миски, зачерпывая еду ложкой. Рядом стоял 317-й, усталый сгорбленный старик. Бедный Лафкардио.
428-й: С их стороны, было бы неплохо дать нам стулья.
317-й: Ты привыкнешь, Доктор.
428-й: Дали бы стулья – и привыкать бы ни к чему не пришлось.
317-й: И стол.
428-й: Да, стол. Стол и стулья.
317-й: Я всегда считал, что есть стоя вредно для пищеварения.
428-й: Есть нужно с удовольствием, а не глотать в спешке, будто мы на встречу опаздываем.
317-й: Точно. Мы вообще не ходим на встречи. Где уж тут.
428-й: А ты раньше ходил?
317-й: Ох, Доктор. В прежней жизни? Постоянно. Десятки встреч каждый день. Сейчас-то я понимаю, что стоило тогда побольше времени тратить на обед.
428-й: Париж. Вот где стоит обедать. Обед не обед, если ты не в Париже и не проторчал в ресторане так долго, что официанты уже принялись многозначительно стучать по табличке «Мы закрыты» у входа. И вежливо покашливать. Ах, никто не кашляет так вежливо, как парижские официанты. Бывал там?
317-й: Нет. Париж, похоже, хорошая планета. Ты уже о нем говорил.
428-й: Когда мы отсюда выберемся, я тебя туда отвезу, Лафкардио. Хочешь?
317-й: У тебя редкостное чувство юмора. Мне это нравится.
428-й: Бифштекс тебе понравится еще больше. Или даже бифштекс по-татарски. Это блюдо стоит того, чтобы заработать несварение.
317-й: Ты уже доел кашу?
428-й: Это?.. Кашу? Нет, даже не начал.
317-й: А собираешься?
428-й: Нет, ешь. Я себе только ложку заберу.
317-й: Уверен? Неловко просить, но порции…
428-й: Угощайся. Бери миску, только ложку оставь. Я вообще небольшой любитель еды. (Глупая ложь.) Итак, вот главный вопрос: пообедаем ли мы где-нибудь в Маре или на блошином рынке? Побродим по книжным лавкам вдоль Сены и отправимся в отель «Терминус-Норд» на поздний ужин. Там официанты одеваются как пингвины, а с яйцами такое делают, что любая курица со стыда сгорит…
317-й: Доктор, ты не мог бы помолчать минутку? Я тут пытаюсь кашу проглотить.
428-й: Гадость, да?
317-й: Не передать.
(Молчание.)
317-й: Вот, возьми миску. Я не стал вылизывать ее дочиста. Это было бы несолидно.
428-й: Да и каша того не заслуживает. Вот увидишь, когда я отсюда выберусь, отзыв на сайте оставлю крайне нелестный.
317-й: Хочешь увидеть мою библиотеку? То есть «мою» – это громко сказано, ведь никто из нас уже ничем не владеет. Но туда все равно больше никто не заглядывает, так что можно сказать…
428-й: Отведи меня в свою библиотеку, Лафкардио. Столы, стулья и еду они уже испортили. Интересно посмотреть, что они сделали с книгами…
Я наблюдал, как они, украдкой переглядываясь с товарищами по несчастью, уходят прочь. На миг я задумался, каково было бы отправиться в Париж с этой парочкой. Похоже, это хорошее место.
Как ни странно, Лафкардио я вспомнил не сразу. Этот безобидный старичок быстро привык к тюремным условиям, словно в университете, где он когда-то преподавал, просто произошло сокращение. Он был моим старым другом, одним из тех, чей дух не нужно было подавлять.
Бывали люди, подобные 428-му – их нрав требовалось укротить для их же собственного блага. А бывали такие, как 317-й – с ними это было просто не нужно. Они уже покорились судьбе, казалось бессмысленным обращаться с ними жестоко. Если, конечно, на то не было очень веских причин.
Бентли посмотрела на меня, ожидая каких-нибудь замечаний. Я чувствовал, что нужно сказать хоть что-нибудь. Просто чтобы оказаться у нее на хорошем счету.
– Да, знаю, 428-й виновен по крайней мере в трех мелких нарушениях Устава, и формально он устроил голодовку. Но это хороший знак, Бентли. От агрессии он переходит к…
– Смирению? – похоже, Бентли развеселила эта мысль.
– Ну… – ее попытка иронизировать меня встревожила. – По крайней мере мы наблюдаем первые признаки принятия Заключенным 428 действительности вместо полнейшего ее отрицания. 317-й для него неплохая компания, он само воплощение смирения. 428-й может многому у него научиться.
– Это прекрасно, сэр, но что если 317-й многому научится у 428-го?
Мысль Бентли меня обеспокоила. Она всегда оказывалась права. Как же меня это раздражало.
Включилась камера библиотечного Караульного. Свет в помещении еле горел – его хватало, чтобы заключенные видели названия книг, но читать долго было тяжело. Кроме того, здесь было чуть холоднее, чем во всей остальной Тюрьме. В жилых зонах климат тщательно регулировался. Холоднее, чем в библиотеке, было только в бассейне. Удивительно, как легко можно управлять людьми с помощью малейших колебаний температуры.
