Что же произошло за это время? Угрозы гражданской войны страшились все, поэтому 31 октября в Смольный явилось несколько делегаций с требованием немедленно начать переговоры о перемирии. Положение большевиков было критическим, ведь стало известно, что в Гатчину вызвано подкрепление с фронта, а полки петроградского гарнизона больше не желали сражаться. Но в то же самое время началось брожение в отряде Краснова: после вчерашнего боя здесь ждали наступления большевистских войск, и казаки, не дожидаясь подмоги с фронта, потребовали от Краснова начать переговоры о перемирии. Утром в Гатчинском дворце состоялся военный совет с участием Керенского, офицеров штаба Краснова, представителей Комитета Спасения Родины и Революции, а также Совета казачьих войск; позже Керенский вспоминал, что «все военные, без исключения, были единодушны: для выигрыша времени нужно сейчас начать переговоры — иначе нельзя ручаться за спокойствие казаков». Предложение о начале мирных переговоров было отправлено в Петроград, и это стало такой неожиданностью для большевиков, что они, по свидетельству Г. Е. Зиновьева, заподозрили «военную хитрость со стороны наших врагов». Действительно, в штабе Краснова рассчитывали таким образом выиграть время до подхода подкрепления, а у Керенского была своя «военная хитрость» — еще до военного совета для него тайно приготовили автомобиль на случай бегства, потому что прошел слух о намерении казаков выдать его большевикам.
Однако судьба революционной демократии решалась не на военном совете, а на собрании солдатских комитетов корпуса, где Краснова попросили составить текст мирного соглашения, потому что для казаков что Керенский, что Ленин — одна петрушка, а надо возвращаться на Дон, где, говорят, собирает отряды атаман Каледин. Вечером 31 октября казачья делегация выехала для мирных переговоров в Царское Село; замечательно, что в это же время и с той же целью в Царское прибыла делегация Петроградского военно-революционного комитета, отправленная по настоянию полков гарнизона. Обе стороны собирались договариваться о мире, но если в гатчинской делегации были младший офицер и два казака, то петроградскую возглавил член ПВРК матрос П. Е. Дыбенко. Парламентеры протолковали всю ночь; казаки говорили, что, если большевики вздумают наступать на Гатчину, они и примкнувшие к ним добровольцы будут стоять насмерть, а Дыбенко заверял их, что в Петрограде хотят только мира. Казаки хотели вернуться на Дон с оружием, артиллерией и лошадьми, и Дыбенко обещал, что их отправят туда специальными эшелонами. У матроса тоже были пожелания, и главное из них — «передать Керенского в распоряжение революционного комитета для предания гласному суду». Казаки обещали подумать, и ранним утром 1 ноября обе делегации приехали в Гатчину. К этому времени ни Керенского, ни ряда других участников военного совета здесь уже не было, верховный главнокомандующий тайно уехал накануне днем, переодевшись в матросскую форму. В Гатчинском дворце остались офицеры корпуса Краснова, они ждали решения войскового комитета, потому что, по предложению Дыбенко «обойтись без генералов», их на переговоры не допустили.
Собрание войскового комитета продолжалось шесть часов, и наконец, после шумных споров и взаимных уступок договор о мире был составлен. Дыбенко вспоминал, что он намеренно тянул время: «Нужно, с одной стороны, выиграть время до подхода отряда моряков, чтобы Гатчину захватить врасплох, с другой — без промедления, до прибытия ударников, захватить Керенского». С Керенским дело сорвалось, зато остальное вышло как нельзя лучше: едва переговоры завершились, к гатчинской заставе подошел Финляндский полк под белым флагом, но в боевом порядке и с артиллерией. Делегаты большевиков заявили, что им надо сообщить о заключенном мире в Смольный, и немедленно уехали в Петроград, а казаки почти сразу поняли, что они обмануты. Вечером Краснов сообщал в штаб Северного фронта: «Настроение очень тревожное… Отношения с большевицкими войсками полны взаимного недоверия. Мы ими окружены и стоим под охраной двойных караулов — наших и их… Сейчас солдаты обезоруживают казаков». Краснова и его офицеров арестовали и увезли для допросов в Петроград, но вскоре освободили. А в то время как в Гатчине разоружали и арестовывали, вызванное подкрепление с фронта уже прибыло в Псков; по донесению в ставку, там 1 ноября «с часу дня прошли первые эшелоны 3-й Финляндской дивизии и 35-й из 17 корпуса». К вечеру в Псков прибыл ударный батальон, ему пришлось задержаться, чтобы разогнать местный ВРК, но «батальон объявил, что он это поручение исполнит, прося, по возможности, отпустить их в Гатчину 2 ноября ночью». Однако помощь, как известно, запоздала.
В первые недели после переворота политическая жизнь Петрограда представляла странную картину разброда, в котором различные интересы и силы как бы нейтрализовали друг друга, и в этом хаотическом движении разнородных частиц существовало одно твердое ядро — большевистская партия и ее вожди. Их фанатическая решимость и воля притягивали многих. Сразу после переворота в столице стали появляться латышские стрелки, которые дезертировали с фронта, они пробирались в Петроград группами и поодиночке, и вскоре отряды латышей, а не матросы станут главной опорой большевиков. Зато идущие с фронта воинские части при приближении к Петрограду словно попадали в полосу мертвой зыби, эшелоны «растянулись по линии железной дороги от Могилева до Луги, застряв частями по промежуточным станциям». Первый батальон ударников прибыл в Лугу и направил делегацию в Смольный с заявлением, что войска вот-вот войдут в столицу и ликвидируют Военно-революционный комитет, однако после переговоров делегаты вернулись в Лугу «с целью убедить свои части ехать на позиции»!
В эти дни Ленин и его окружение раздавали самые невыполнимые обещания, лгали, маневрировали, или, по словам Троцкого, «импровизировали», — первых делегатов из Луги убедили не начинать братоубийственную бойню, а другую делегацию, возмущенную призывом «братания» с немцами, заверили, что теперь большевики за войну до победного конца. Одновременно в стоявшие на подступах к Петрограду войска были направлены агитаторы. В Луге их едва не прибили, но постепенно, по свидетельству историка С. П. Мельгунова, «агитаторы сделали свое дело и направили застрявших стрелков на грабежи в имениях». Власть большевиков смогла удержаться лишь благодаря разложению армии, над которым после Февральской революции много потрудились их предшественники из либералов и демократов. Достаточно вспомнить изданный 2 марта 1917 года ЦИК Петроградского совета рабочих и крестьянских депутатов «Приказ № 1», передававший власть в армейских частях «выборным комитетам представителей от нижних чинов», причем «всякого рода оружие должно находиться в распоряжении этих комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам». Такие постановления были направлены на разложение и фактическую ликвидацию армии, и большевики лишь воспользовались их плодами.
Между тем влиятельные левые партии были заняты поиском компромисса с переворотчиками. «Переговоры, — писал С. П. Мельгунов, — интересовали лидеров господствующих партий революционной демократии гораздо больше, нежели непосредственная ближайшая судьба отряда Керенского. При переговорах они чувствовали себя в привычной сфере политического торга, под знаменем которого проходила их практическая деятельность в эпоху Временного правительства. Вооруженная борьба с большевиками в их сознании, в сущности, была уже перевернутой страницей». Эта, по циничному выражению Ленина, «болтовня и каша» завершилась 14 ноября соглашением большевиков с левыми эсерами, а еще через три дня — соглашением с меньшевиками о союзе и создании общего правительства. Соглашения 14 и 17 ноября стали решающей политической победой большевиков, потому что таким образом их власть получила влиятельных союзников и приобретала видимость законности. Этот союз не продержался и года, а «в 1919 году была посажена вся досягаемая часть эсеровского ЦК — и досидела в Бутырках до своего процесса в 1922». В том же 1919-м видный чекист Лацис писал о меньшевиках: «Такие люди нам больше, чем мешают. Мы их сажаем в укромное местечко, в Бутырки, и заставляем отсиживаться, пока не кончится борьба труда с капиталом», — читаем в первой книге «Архипелага Гулаг» А. И. Солженицына. Юная большевистская власть разобралась с бывшими союзниками, не дожидаясь окончания борьбы труда с капиталом.
