И вот первые аккорды, выключается верхний свет, Майк представляет Цоя, Цой представляет Майка. Майк бодро поет первую песню, в конце которой звучат слова: „Я люблю «Аквариум» (в зале аплодисменты), я люблю „Динамик“ (аплодисменты), я не люблю «Машину времени», потому что люблю только подпольные группы“ (мощнейшие аплодисменты). Затем последовал ряд песен, которые можно объединить общим названием „Времена года“. Цой исполняет песню „Весна“, Майк, в ответ на это, поет свое чудесное „Лето“ (правда весьма паршиво – декабрь на дворе). Цой говорит, что в ответ на майковское „Лето“ он написал свое „Лето“, и надо признаться, получилось очень неплохо. „Девяносто два дня лета, солнце в кружке пивной, солнце в грани стакана в руке…“ – подпеваем я и мой сосед.
Какая-то дама, по виду староста группы или старшая по этажу, пытается заткнуть нам рты и всячески урезонить. Но когда русскому человеку хочется петь, остановить его может только турецкий ятаган или, в крайнем случае, трамвай. Чей-то робкий, слегка пьяный голос кричит: „Майк, «Город N»!“, но Майк поет о тех мужчинах, которых она знала. Мне показалось, что это далеко не лучшая его песня, и в подтверждение моих мыслей тот же голос, но уже понастойчивей, кричит: „Майк, «Город N»!“ Но очередь Цоя, и он поет свои хиты „Восьмиклассница“ и „Алюминиевые огурцы“. К нашим голосам присоединяется большинство зала, и мы дружно тянем: „У-у-у-у…восьмиклассница“…
Дама, что делала нам замечания, наконец-то поняла, что про крышу дома моего сегодня петь не будут, и тихо вышла… Зал аплодирует все дружнее, свистит, улюлюкает, в общем, становится похоже на концерт, а, уже прилично пьяный, голос все настойчивее кричит: „Майк, «Город N»!“ Майк читает записки, но все же реагирует на голос из зала: „Будет, все будет, ребята!“ В записке просят „Пригородный блюз“. Майк рассказывает, что эта песня сослужила им дурную славу: „После нее нас все считают панк-группой, ну какой я, к черту, панк, я старый человек, я рокер“, – говорит Майк и поет совсем новую песню „Гопники“. В ней поется о тех, кто слушает „Арабески“ и „Оттаван“, кто не может связать двух слов, не сказав между ними ноту „ля“, о тех, кто мешает нам жить, о гопниках, одним словом. Нам песня приглянулась, и мы выражаем симпатию вслух. Некто, дойдя до нужной кондиции, забравшись на подоконник, голосом потерпевшего истерично орет: „Майк, «Город N»!“ И падает с подоконника. „Там что, уже стреляют?“ – реагирует Майк. – Это очень длинная песня, и слова я плохо помню“. Зал дружно: „Напомним“.
И прогулка в уездный город N состоялась.
Песни сменяли друг друга, одни чуть лучше, другие чуть хуже, но, в общем, концерт был замечательным. Абсолютно неожиданно для зала Майк спросил: „Не пора ли заканчивать?“ Зал закрутил головами и зашумел как дубовая роща перед грозой. Становится ясно, что ребята все-таки споют „Пригородный блюз“, я слышу, как они решают, какие слова спеть в начале. И вот они начинают в бешеном ритме: „Я сижу на даче и читаю…“ Почувствовав, что скоро действительно придется прощаться, зал сыпет вопросы. Зал: „Виктор, как ты относишься к Болану?“ Цой: „Майк его любит больше, но я его тоже люблю“. Зал: „Майк, ваше кредо?“ Майк: „Как говорил Остап Бендер, «ВСЕГДА»“. Зал: „Майк, почему ты в очках?“ (весь концерт Майк играл в темных очках). Майк: „А почему ты в штанах?“ Реплика из зала: „Сыграйте по своей любимой песне, и разойдемся с миром“.
Майк поет что-то из классики рок-н-ролла (на английском языке). Цой уходит от ответа, ссылаясь на незнание языка. Зал: „Московский блюз“. Майк: „Ребята, здесь же не Москва“. Майк снимает с плеча гитару, которую на протяжении всего концерта он так и не смог настроить, Цой расстегивает до конца красную рубаху и тоже раскланивается…
Мы под сильнейшим впечатлением выходим под фонарный свет. Декабрьский мороз щиплет нас за возбужденные уши, постепенно приводя в себя (конечно, только тех, кто из себя вышел). Я тащусь домой на последнем трамвае, точно зная, что ночью мне приснится продолжение и я в унисон со вьюгой за окном буду петь во сне „У-у-у, транквилизатор“ и буду улыбаться. Спасибо тебе, Миша! Спасибо тебе, Витя! Спасибо тебе, подпольный рок!
P. S. Спасибо также всем великим мастерам звукозаписи, которые оставили нам лишь приятные воспоминания о концерте и кучу испорченной пленки».
Так закончился этот трудный для Виктора и Марьяны год.
1984
«Начальник Камчатки»
Я написал эту цифру, этот очередной год жизни нашего героя и вспомнил вдруг, что так называется знаменитый роман Оруэлла, запрещенный к изданию и чтению в Советском Союзе.
Потому что в этом фантастическом романе, изданном в Англии в 1948 году, описывается, каким будет мир в 1984-м. И этот мир, как предсказывал Оруэлл, будет тоталитарно-фашистским. И он был почему-то очень похож на порядок, который существовал в СССР.
Не всем, но некоторыми деталями.
Кто не читал – советую прочесть.
А я пока вспомню, каким же был в реальности наш тоталитарный мир в настоящем, не фантастическом 1984 году. Ясное дело, я буду вспоминать лишь то, что имеет отношение к предмету нашего разговора.
К этому году все как-то устали «ждать перемен», хотя было ясно, что какие-то перемены должны наступить скоро, ибо кремлевские старцы помирали один за другим, их уже почти не осталось. После Брежнева немного порулил Андропов и умер буквально через несколько дней после свадьбы Цоя и Марьяны.
Думаю, что они этого не заметили.
Потом выдвинули Черненко, но было ясно, что он тоже долго не протянет. И действительно, через год его не стало и в Союзе наступило то, что называлось тогда «перестройкой», а на деле вылилось в смену экономической формации, то есть, по существу, в революцию.
Но пока еще многого было «низзя».
Марианна Цой (из повести «Точка отсчета»):
«…Год заканчивался мучительно, и мы вздохнули с облегчением, когда он кончился.
После всех этих нервотрепок и хвороб у Вити что-то щелкнуло в голове, и мы отправились подавать заявление в ЗАГС, где и предстали 4 февраля 1984 года на торжественно-идиотской церемонии. Глоток свежего воздуха там обеспечил, естественно, БГ, явившийся в концертном гриме с намотанными на шею разноцветными тряпками.
А на следующий день в нашу несчастную квартиру набилось человек сто. Витька перенапрягся и в результате этого радостного события слег с температурой».
Александр Липницкий (из интервью автору, 1991):
«Самое смешное: их свадьба с Марьяной. Мой брат, отчаянный пьяница, на тот момент был в завязке, и я умолял молодоженов его не приглашать, но те были непреклонны: Вовчик должен „украсить“ наш праздник. Правда, Марьяна обещала проследить, чтобы ему не наливали, и действительно, после поезда несколько часов у меня оставалась надежда, что все обойдется… Но ближе к вечеру кто-то Владимиру налил, и сразу много. Я обиделся и в стиле КПСС сразу объявил, что умываю руки. Позже мне рассказали, что отличился Майк: когда Владимир с угроз перешел на махание ножиком, Майк подошел к нему, задрал маечку и видом своего нежного, тогда только-только набухавшего животика смирил бунтаря. И молодожены получили в свое ложе неожиданный подарок: большого черногривого мужчину. А поутру они втроем проснулись, и свадьба продолжалась!
