– Вот и Медпорт, – сказал он, наконец. – Теперь, дорогая моя, прибавил он, повернувшись к ней: – худшая часть нашего странствия миновалась. Раз, на земле мы можем ехать гораздо скорее. Часа через полтора уж мы будем вместе катиться в коляске, и это покажется вам отдыхом после такой усталости.
Магги чувствовала, что настало время говорить. Теперь было нехорошо молчать и тем как бы соглашаться с ним. Она – сказала тихо, почти вполголоса, точно так же, как и он говорил, но решительно и прямо:
– Нет, чрез полтора часа мы вместе не будем, мы уже тогда расстанемся.
Стивен побагровел.
– Нет, – сказал он: – мы не расстанемся. Я скорее умру.
Он этого ожидал. Борьба была неминуема; но ни один из них не смел сказать более ни одного слова. Они молча сели в лодку и поехали к берегу. На пристани была большая толпа зевак и пассажиров, дожидавшихся отплытия парохода в Сент-Оггс. Магги казалось, что когда она торопливо пробиралась сквозь эту толпу, опираясь на руку Стивена, кто-то к ней подошел из группы пассажиров, как бы желая с ней говорить; но Стивен увлек ее далее и она забыла все на свете, кроме предстоявшую ей борьбу.
Первый попавшийся носильщик проводил их в ближнюю гостиницу. Проходя по двору, Стивен приказал закладывать почтовую коляску. Магги не обратила внимание на его слова, а только – сказала:
– Попросите их дать нам отдельную комнату.
Пойдя в комнату, Магги не села, а Стивен с страшной решимостью подошел к двери и хотел позвонить, но Магги предупредила его и тихо, но твердо – сказала:
– Стивен, я не еду. Мы должны здесь расстаться.
– Магги, воскликнул он, поспешно повертываясь к ней, и чувствуя, что пытка его начинается: – вы хотите меня убить? И какая теперь польза в этом? Дело уже сделано, его не воротишь.
– Нет, оно еще не сделано, – сказала Магги. – Сделано уже слишком много, но не все; и то, что уже сделано нами – увы! никогда не удастся загладить. Но я далее не пойду ни на шагу. Не пытайтесь опять меня уговорить. Ведь, вчера я была увлечена против моей воли.
Что ему было делать? Он не смел подойти к ней; ее гнев мог разразиться и тем восстановить еще новую преграду между ними. Он ходил взад и вперед в безумном волнении.
– Магги! – сказал он, наконец, остановившись против нее и в голосе его звучала мольба несчастного, страстного человека. – Магги! пожалейте меня… выслушайте меня… простите меня. Я буду вам повиноваться во всем, ничего не сделаю без вашего согласия, но не губите нашу жизнь на веки безрассудной злобой, не могущей принести пользы никому, а только родить горе и зло. Сядьте, дорогая моя, Магги, подождите, подумайте. Не обходитесь со мной, как будто вы мне не доверяете.
Он затронул самую чувствительную струну Магги, но она уже твердо решилась перенести все страдание.
– Мы не должны ждать, – сказала она тихо, но ясно: – мы должны сейчас же расстаться.
– Мы не можем расстаться, Магги! – воскликнул Стивен, с увлечением. – Я не могу этого перенести! И что за польза вам терзать меня? Ведь, дело сделано, что б оно там ни было. Разве вы кому-нибудь поможете тем, что сведете меня с ума?
– Я никогда даже ради вас не начну новой жизни, добровольным согласием утвердив то, что не должно было случиться. То, что я вам говорила в Басесте, то я чувствую и теперь: я скорее согласилась бы умереть, чем поддаться такому искушению. Гораздо было бы лучше, если б мы тогда расстались навек. Но теперь мы должны расстаться.
– Мы не расстанемся, – разразился страстно Стивен. Он инстинктивно прислонился спиной к двери, забывая все, что он говорил за несколько минут. – Я не хочу этого терпеть. Вы делаете меня просто безумным и я не отвечаю более за себя.
Магги вздрогнула. Она чувствовала, что нельзя будет расстаться вдруг. Ей теперь нужно было затронуть благородную струну Стивена; она должна была вынести труднейшее испытание, чем поспешное бегство в минуту увлечение. Она села. Стивен, следя за всеми ее движениями, с каким-то отчаянием, тихо подошел к ней, сел рядом и с жаром схватил ее руку. Сердце ее билось, как сердце испуганной птички, но эта решительная оппозиция придавала ей еще более силы. Она чувствовала, что решимость ее крепнет каждую минуту.
– Вспомните, что вы чувствовали несколько недель назад, начала она: – вспомните, что мы оба чувствовали, что мы связаны священными узами с другими и не должны победить в нас те чувства, которые могут заставить нас изменить нашему долгу. Мы изменили нашей решимости, но и теперь долг наш тот же самый и нарушить его также грешно.
– Нет, – сказал Стивен: – мы доказали, что невозможно было оставаться верными нашей решимости. Мы доказали, что чувство, которое нас заставляет стремиться друг к другу, слишком сильно, чтоб его победить. Естественный закон выше всех законов; мы не виноваты, что он причиняет страдание некоторым людям.
– Нет, Стивен, я уверена, что мы делаем нехорошо. Я думала много об этом и вижу, что если б мы так рассуждали, то мы бы оправдали всякую измену, жестокость и нарушение самых священных уз. Если прошедшее не должно нас связывать, то что ж тогда долг? Не было бы тогда закона, кроме минутного побуждения страсти.
– Но есть узы, которые нельзя сохранить одной решимостью не разрывать их, – сказал Стивен, вставая и ходя взад и вперед по комнате. – Что значит внешняя верность? Разве они нас поблагодарили бы за пустую верность, без любви?
Магги не отвечала. Она переносила и внешнюю и внутреннюю борьбу. Наконец она начала говорить; с одушевлением отстаивала она свое убеждение, хотя и прямо противоположное их взаимным чувствам.
– Это кажется бесспорным и справедливым с первого взгляда, но, поближе посмотрев на дело, я уверилась, что это несправедливо, нехорошо и грешно. Верность и постоянство, ведь, не значат делать только то, что легко и приятно. Они означают стремление от всего, что может нарушить доверие к нам и возбудить страдание в тех, которые поставлены жизнью в зависимости от нас. Если б мы… если б я была лучше, благороднее, то я бы чувствовала эти обязанности постоянно; они бы вечно жили в моей душе, так, как теперь в те минуты, когда совесть у меня пробуждается, и тогда противоположное чувство никогда бы не развилось во мне. Я бы тогда молилась ревностно о помощи свыше и отвернулась бы от этого с ужасом, как отвертываются от какой-нибудь страшной опасности. Я не вижу себе извинение. Я бы никогда не нарушила своих обязанностей против Люси и Филиппа, если б я не была слаба, себялюбива и жестокосерда, и не думала бы о их предстоящих истязаниях без боли, которая бы уничтожила всякое искушение. О, что теперь чувствует Люси? Она верила мне… она любила меня… она была всегда так добра ко мне. Подумайте о ней…
Магги, задыхаясь от волнения, замолчала.
– Я не могу о ней думать, – сказал Стивен, топая ногою, как бы от боли. – Я не могу ни о ком думать, как только о вас, Магги. Вы требуете от человека невозможного. Я чувствовал это, однажды, но теперь я не могу воротиться к этому чувству. И какая вам польза думать об этом, разве только мучить меня? Вы не можете теперь спасти их от терзания; вы можете только кинуть меня и отравить, уничтожить мою жизнь. И если б даже мы могли воротиться к старому и выполнить наши обязательства… если б это было возможно… то это было бы ужасно, ненавистно… как думать, что вы будете женою Филиппа, женою человека, которого вы не любите. Нет, мы спасены от страшной ошибки.
