Когда Магги: в первый раз прочла эта письмо, она почувствовала, будто настоящее искушение еще только начиналось. При входе в темную, холодную пещеру мы еще довольно храбро удаляемся от теплого, ясного света; но совсем иначе думаем мы, когда, пройдя значительное пространство в сырой и мрачной мгле, измученные и утомленные, видим отверстие, приглашающее выйти на живительный свет дня. Естественное движение освободиться от гнетущей нас боли так сильно, что все другие побуждение забываются, пока боль не прекратится.
В продолжение многих часов Магги чувствовала, что ее борьба была тщетна. Всякая мысль изглаживалась пред образом Стивена, ожидавшего одного слова, которое бы призвало его к ней. Она не читала письма, она слышала слова из уст самого Стивена, и этот голос потрясал ее своим прежним обаянием. Весь день пред этим ей представлялись образы грустного будущего; полного жгучего раскаяние и сожаление; она мечтала только об уповании, которое подало бы ей; силы перенести эту муку. Но вот, совсем вблизи, почти в ее власти, как бы навязываясь само от себя, пред ней раскрывалось другое будущее в котором страдание и лишение должны были замениться, беспечностью и блаженством в объятиях любви! И все же: не в этом обещании радостей вместо горя состояло для Магги главное искушение – нет! Страдальческий тон Стивена, его сомнение в справедливости принятых ею решений – вот что поколебало ее, и даже, заставило схватит перо и клочок бумаги и написать это одно слово: «приезжай».
Но вслед за этим решительным действием ею овладело сомнение; она готова была отступиться, отшатнуться от него; сознание, что оно противоречило ее решимости, в более ясные минуты самообладания, терзало ee. Нет, ей надобно ждать, надобно молиться, и тот, внутренний свет, который покинул ее; возвратится к ней, а она снова почувствует, что чувствовала прежде, когда имела довольно сил, чтоб, победить страдание – самую любовь; она почувствует, что чувствовала при свидании с Люси, что чувствовала, читая письмо Филиппа, потрясшее в ней все нити, связывавшие ее с мирным прошедшим.
Долго еще сидела она, погруженная в какое-то бесчувственное состояние, не чувствуя, побуждений изменить своего положение, не имея сил молиться, ожидая, тот духовный свет, который – она была уверена – возвратится к ней. Он действительно, возвратился с теми воспоминаниями, которых никакие страсти не могут надолго подавить; все отдаленное прошедшее воскресло пред нею, а с ним воскресли и источники самоотверженного сострадание и привязанности, верности и твердой решимости. Слова, вписанные спокойною рукою в старой маленькой книжке, которую она, давно знала наизусть, сорвались, даже с ее уст, в глухом шепоте, – заглушенном еще шумом дождя и ревом ветра: «я приняла крест, я приняла его, от Твоей руки; я буду нести, его до смерти, так как Ты возложил его, на меня».
Но вскоре к ее устам притекли и другие слова; только они разрешились рыданиями: «прости меня, Стивен! Это пройдет, ты возвратишься к ней».
Она взяла письмо, зажгла его у свечи и, бросив на очаг, оставила медленно догорать. Завтра она напишет ему, последнее прощальное письмо.
«Я перенесу это, перенесу до смерти… Но скоро ли придет эта смерть? Я еще так молода, полна здоровья. Достанет, ли мне сил и терпение, или мне суждено снова бороться, снова падать и терзаться раскаянием? Есть ли в жизни муки, которых я еще не перенесла?» И с этим воплем отчаяние Магги, упала на колени, перед столом и спрятала свое страдальческое лицо. Ее душа возвысилась к вечному милосердию, которое – она знала – никогда ее не покинет. Без сомнения, эти минуты сознание своей безнадежности были для нее важным страшным уроком; она узнала, постигла тайну человеческой любви и терпение в страданиях, тайну, непостижимую для тех, кто не заблуждался и не падал.
«О, боже! если мне суждено жить долго, то дай мне жить для того, чтоб благословлять и помогать…»
В это мгновение она почувствовала, что внезапный холод обнял ее ноги и колени. Она вскочила; вода стояла на полу; ручейком вытекая из-под двери сеней. Она ни на минуту не растерялась; она знала, что это было наводнение. Казалось, за страшною тревогою последних двенадцати часов ею овладело полное спокойствие. Не проронив ни малейшего крика, она поспешила со свечою наверх в спальню Боба Дженина. Дверь была открыта настежь; она вошла и тронула его за плечо.
– Боб, наводнение! оно уже в дому. Поспешим захватить лодки.
Она зажгла его свечу, и покуда его бедная жена, схватив на руки ребенка, принялась вопить, поспешила вниз, чтоб посмотреть быстро ли прибывает вода. При входе в комнату была ступенька; она увидела, что вода стояла уже в уровень с нею. В то самое время, как она подходила к двери, что-то с ужасным треском ударилось в окно; стекла и старая рама разлетелись в дребезги и вода хлынула в комнату.
– Это лодки! – закричала Магги. – Боб, иди скорее, чтоб нам удержать их!
И, не задумавшись ни на минуту, она вошла в воду, которая быстро прибывала и была уже ей по колено. При тусклом свете оставшейся на лестнице свечи, добралась она до окна и влезла в лодку, нос которой уже торчал в комнате. Боб не медлил и тотчас же явился босиком, но с фонарем в руках.
– Они обе здесь, обе лодки, – сказал он, влезая в ту, в которой была Магги. – Право, чудно, что не сломило якоря и не разорвало цепи.
Вскочив поспешно в другую лодку, отцепив ее и схватив весла, Боб и не подумал об опасности, которой подвергалась Магги. Мы вообще не склонны бояться за бесстрашных, которым заодно с нами угрожает опасность; а теперь еще Боб был занят мыслию о спасении беспомощных, находившихся в дому. Сознание же того, что Магги была на ногах в такое время ночи, что она разбудила его и первая принялась действовать, произвело на Боба впечатление, что она была из таких, которые помогают, а не требуют чужой помощи. К тому же, она уже взяла одно весло и оттолкнула лодку, чтоб освободить ее от нависшей над нею оконной рамы.
– Вода очень скоро прибывает, – сказал Боб. – Пожалуй, скоро и до комнаты доберется: этот дом так низко стоит. Я думаю лучше бы взять в лодку Присси с ребенком, и покориться волнам: в старом дому вовсе не безопасно. А как я этак упущу лодку… а вы-то как же? воскликнул он, взглянув при свете фонаря, на Магги, стоявшую под дождем с веслом в руках и с водою, струившеюся с ее прекрасных черных волос.
Магги не имела времени ответить, как вдруг волна, пробежавшая вдоль всей линии домов отбросила их далеко в широкое водное пространство, и с такою силою, что они очутились по другую сторону течение реки.
В первую минуту Магги ничего не чувствовала, ничего не помнила, как только то, что она внезапно переменилась этой жизни, которой она так страшилась: это был переход к смерти без ее агонии; она оставалась во мраке одна с Богом.
Все это случилось так быстро, так было похоже на сон, что всякая нить обыкновенной связи явлений, была порвана. Магги опустилась на скамью, бессознательно сжимая в руках весло, и долгое, долгое время не могла дать себе отчета в своем положении. Первое, что пробудило ее сознание было прекращение дождя; тогда она начала различать слабый свет, отделявший нависший над головою мрак от широкой водной равнины простиравшейся внизу. Ее выгоняло из дома наводнение – эта страшная божие кара, от которой, бывало, говаривал ее отец, которая не раз возмущала ее детский сон, и при этой мысли в ее воображении предстал образ их старого дома, и Том и ее мать: они также обыкновенно слушали отцовские рассказы.
