– Ну! – сказала мистрис Глег, подымаясь со стула: – я не знаю, вам, может быть, приятно, мистер Глег, сидеть и слушать, как проклинают меня; но я минуты не останусь долее в этом доме. Вы можете оставаться и приехать домой в кабриолете, а я пойду пешком.
– Боже мой, Боже мой!.. – сказал мистер Глег, меланхолическим тоном, уходя за женою из комнаты.
– Мистер Теливер, как это вы можете так говорить? – сказала мистрис Теливер с слезами на глазах.
– Пусть ее идет, – сказал мистер Теливер, до того разгорячившийся, что никакие слезы уже не действовали на него: – пусть ее уходит, и чем скорее, тем лучше: в другой раз она не станет так много командовать.
– Сестра Пулет, – сказала мистрис Теливер в отчаянии: – как вы думаете: не лучше ли вам пойти за нею и уговорить ее?
– Нет, лучше уж оставьте, – сказал мистер Дин. – В другой раз вы помиритесь.
– Так пойдемте, сестры, к детям, – сказала мистрис Теливер, осушая слезы.
Это предложение было совершенно кстати. Когда женщины ушли, мистер Теливер почувствовал, как будто атмосфера очистилась от несносных мух. Ничто не было ему так к сердцу, как беседа с мистером Дином, который, по природе своих занятий, очень редко мог доставлять ему это удовольствие. Он считал мистера Дина самым сведущим человеком между своими знакомыми к тому же, язык у него был очень острый, и это было не последним достоинством в глазах, мистера Теливера, который также имел наклонность, хотя неразвитую, к остроте. И теперь, с уходом женщин, они могли приняться за свой серьезный разговор, который не станут прерывать пустяками. Они могли обменяться своими мыслями о герцоге Веллингтоне, которого поведение, в отношении католического вопроса, бросало совершенно новый свет на его характер, и говорить с пренебрежением о его ватерлооской победе; никогда он бы ее не выиграл, не будь с ним столько храбрых англичан и не подоспей во время Блюхер с пруссаками. Здесь, однако, было между ними разногласие; мистер Дин нерасположен был отдать полной справедливости пруссакам: постройка их кораблей и невыгодная операция с данцигским пивом не возвышали особенно его мнение о характере их вообще. Побитый здесь, мистер Теливер выражал свои опасение, что никогда Англия не будет опять такою великою страною, как прежде; но мистер Дин принадлежал к фирме, которой обороту постоянно возражали и, естественно, веселее смотрел на настоящее время. Он мог сообщить интересные подробности о привозе товаров, преимущественно цинку и сырых кож, которые успокаивали воображение мистера Теливера, отодвигая в более отдаленную будущность тяжелое время, когда Англия попадет в руки радикалов и папистов, и достойному человеку невозможно будет жить.
Дядя Пулет сидел и слушал, моргая, как разбирались эти важные вопросы. Он сам не пони мал политики, считая это особенным даром. По его мнению, герцог Веллингтон был человек как все люди.
Глава VIII
Мистер Теливер обнаруживает свою слабую сторону
– Ну, да если сестра Глег потребует своих денег, ведь вам трудно будет достать сейчас же пятьсот франков, – сказала мистрис Теливер в этот вечер, с грустью перебирая плачевные события целого дня.
Мистрис Теливер тринадцать лет жила с своим мужем и все-таки сохранила в первобытной свежести странную способность возбуждать в нем чувства и мысли совершенно другие, нежели какие она имела в виду. Есть умы, удивительно-долго сохраняющие эту, свежесть, подобно тому, как старая золотая рыбка, по-видимому, до конца удерживает свою юношескую иллюзию, что она может переплыть по прямому направлению через стенки стеклянной банки. Мистрис Теливер была милая рыбка в своем роде; в продолжение тринадцати лет она постоянно ударялась о непроницаемую середину, и каждый раз принималась за ту же штуку с прежнею энергиею.
Ее замечание, напротив, убедило мистрис Теливера, что для него вовсе нетрудно достать пятьсот франков. И когда мистрис Теливер начала особенно приставать к нему, чтоб узнать, как он их достанет, не закладывая мельницы и дома (чего, он говорил, никогда он не сделает), потому что люди теперешнего времени не так-то охотно дают деньги без обеспечение, мистер Теливер, разгорячившись, объявил, что мистрис Глег, если ей угодно, может хоть сейчас потребовать своих денег: он их заплатит ей. Он не намерен быть рабом сестер своей жены. Если человек взял жену из семейства, где была целая ватага баб, то ему приходилось оттерпливаться. Но мистер Теливер не намерен был терпеть.
Мистрис Теливер всплакнула потихоньку, надевая свой ночной чепчик; но потом она погрузилась в спокойный сон, убаюканная мыслью, что завтра она переговорит об этом с своею сестрою Пулет, к которой она завтра же собиралась пить чай с детьми. Не то, чтоб она предвидела какой-нибудь результат от этого разговора, но прошедшие события все-таки как-то переменяться, если пожалуешься на них.
Ее муж не мог скоро заснуть; он также думал о визите, который он намерен был сделать завтра, и его мысли не были так неопределенны и успокоительны, как его дражайшей половины.
Мистер Теливер, когда он был под влиянием сильного чувства, действовал с быстротою, по-видимому несоответствующею тяжелому сознанию, что все дела людские были страшная кутерьма, которое управляло его поведением в более хладнокровные минуты; но в действительности между этими, очевидно противоположными явлениями, существовала вероятно, прямая связь. Я – заметил, всего лучше увериться, что моток запутан, если поспешно потянуть первую попавшуюся нитку. Благодаря этой быстроте, мистер Теливер на следующий день был на кони, сейчас же после обеда (он не страдал худым пищеварением) и отправился в Басест к своей сестре, Масс и ее мужу. Решившись заплатить мистрис Глег занятые у ней пятьсот фунтов, он естественно вспомнил, что у него был вексель в триста фунтов на его шурина Масса; и если этот шурин заплатил бы деньги в срок, то это облегчило бы затруднение, с которым была сопряжена отважная решительность мистера Теливера в глазах слабых людей, непременно желающих знать, каким образом еще сделается дело прежде, нежели они совершенно уверятся, что оно может быть легко сдельно.
Мистер Теливер был не в новом и не в особенно-поразительном положении, на которое, подобно всем каждодневным событиям, оказывает свое действие в продолжение известного времени; все думали, что он гораздо богаче, нежели он был действительно. И так, как мы часто усваиваем себе, мнение о нас света, то и он обыкновенно думал о банкротстве и разорении с таким же отдаленным чувством сожаление, с каким выслушивает сухощавый, долгошейный господин, что его толстого, короткошейного соседа хватил паралич. Он привык выслушивать очень приятные шуточки над своею мельницею и землею, и он действительно был сам убежден, что он человек с большим состоянием. Эти шуточки придавали особенный букет его рюмке вина в базарные дни; и только когда наступило время платить полугодовые проценты, мистер Теливер припоминал, что на его завидной собственности был долг в две тысячи фунтов. Конечно, этот долг был не совсем его вина; тысяча фунтов принадлежала его сестре и он должен был выплатить их, при ее замужестве; потом, ежели у человека такие соседи, которые затевают с ним процесс, то едва ли найдутся у него средства заплатить долг, особенно, когда он пользуется добрым мнением между своими знакомыми, всегда готовыми занять у него сто фунтов под высокое обеспечение честного слова, нестоящее даже вексельной бумаги. У нашего друга, мистера Теливера, было много добрых струн: он не любил отказывать наотрез даже сестре, которая не только явилась в этот свет совершенно излишним созданием, как сестра, и была причиною залога имение, но еще вышла замуж и, в заключение своих ошибок, родила недавно восьмого ребенка. Мистер Теливер знал, что это была его слабая сторона; но он извинял себя, говоря, что бедная Гритта была девка пригожая, прежде нежели она вышла замуж за Масса; он это говаривал иногда с слабым дрожанием голоса. Но в это утро он был в расположении духа более приличном человеку деловому и, проезжая проселками Басеста, с глубокими колеями, он раздражил себя на сколько было необходимо против Мосса, который был человек без капитала, у которого беспрестанно случался то падеж, то неурожай и который вяз все глубже и глубже, чем более помогали вы ему выкарабкаться из грязи. Ему еще сделает это пользу, вместо вреда, если он будет принужден достать триста фунтов; он будет пошустрее и опять не наглупит с своею шерстью, как он сделал это в прошедшем году; короче: мистер Теливер был чересчур добрым шурином; он запустил проценты за два года, а Мосс и думает, пожалуй, что у него никогда не спросят капитала. Но мистер Теливер решился не потакать долее таким беспорядочным людям, а поездка по басетским проселкам едва ли потрясла бы твердую решительность человека и смягчила бы его сердце. Глубокие следы подков, оставленные в самое грязное зимнее время, встряхивали его беспрестанно, вызывая отрывистые, но сильные проклятия против отца адвокатов, который, своим копытом, или как-нибудь иначе, был виноват в этом состоянии дорог; а огромное протяжение невозделанной земли, целые мили испорченных изгородей, обращавшие его внимание, хотя они и не принадлежали к ферме его шурина Мосса, сильно предубеждали его против этого несчастного земледельца. Если эта невозделанная земля и не была его, то она могла быть его: целый Басест был таковской; по мнению мистера Теливера, это был нищенский приход; а мнение мистера Теливера, Конечно, имело основание. В Басесте была жалкая дорога; жалкая земля, жалкий землевладелец, неживший на своей земле, жалкий ректор, также неживший в своем приходе, и нищий полукюрат (Ректор – приходский священник, пользующийся всеми доходами с прихода и очень часто нанимающий для исполнение своих обязанностей другого священника, который называется кюратом), который был еще жалче его. Если кто-нибудь, верующий в возможность человеческого ума восторжествовать над обстоятельствами, стал бы утверждать, что обитатели Басеста, несмотря на это, могли быть негоженными людьми, то я ничего не могу привести против этого отвлеченного предложение; я знаю только, что на деле умственные способности басетского человечества были в полной гармони и с обстоятельствами. Грязные проселки, поросшие травою, казалось, для непривычного глаза, никуда не вели, а только сходились между собою, на самом деле выводили после долгого терпеливого странствия на большую дорогу, хотя ноги многих баситцев чаще путешествовали по ним к центру разгула, известного под формальным названием «Маркиза Гранби», но который обычные из посетителей называли «Дикасонов кабачок». Большая, низкая комната с полом, усыпанным песком, прокислый запах табаку, несколько измененный букетом пивных поддонков, сам мистер Дикасон, стоявший, облокотившись у притолоки, с меланхолически прыщеватым лицом, и так же мало гармонировавший с дневным светом, как вчерашний, оплывший огарок – все это невидимому не являлось в очень увлекательной форме соблазна; но большинство мужчин в Басесте находило это очень соблазнительным, проходя мимо заведение около четырех часов в зимний полдень; и если чья-нибудь жена хотела особенно доказать, что ее муж не был искателем удовольствий, то она приводила, как самое сильное убеждение, что ее муж от одного духова дня до другого не тратил шиллинга у Дикасона. Мистрис Мосс часто говорила это про своего мужа, когда ее брат был расположен, как, например, сегодня, обвинять его. И Конечно, мистер Теливер далеко не был обезоружен видом ворот фермы, которые повалились на одну сторону, к явной опасности ног его собственных и лошадиных, когда он попробовал открыть их своею тростью, как это бывает обыкновенно с воротами, у которых недостает верхней петли. Он собирался уже спешиться и повести свою лошадь по грязи на двор фермы, изрытый ямами и грустно оттененный деревянными строениями, к полуразвалившемуся дому, стоявшему на возвышенной дорожке; но появление пастуха вовремя дало ему возможность остаться при своем намерении не сходить с лошади во все продолжение своего посещение. Если человек хочет показаться суровым, то пусть он не сходит в седла и говорит с этой высоты, окидывая взором отдаленный горизонт и по возможности избегая встречи с жалобными глазами. Мистрис Мосс услышала стук копыт лошади, и когда брат ее въехал, она была уже у дверей кухни с томною улыбкою на лице и черноглазым ребенком на руках. Лицо мистрис Мосс представляло слабое сходство с ее братом; пухленькая ручонка ребенка, трепавшая ее по щеке, еще сильнее обнаруживала ей худобу.
