– Не смейся надо мною, Том! – сказала она сердито: – я не дура. Я знаю многое, чего ты не знаешь.
– Скажите пожалуйста, мисс горячка! Никогда я не буду таков, как ты, злющая гримасница. Люси не делает этого. Люблю Люси лучше тебя; хотел бы я, чтоб Люси была моя сестра.
– Грешно и жестоко желать этого, – сказала Магги, вскакивая поспешно с своего места на полу и опрокидывая удивительную погоду, выведенную Томом. Права, она и не думала этого сделать, но улика была против нее, и Том побледнел от злости, хотя не – сказал ничего. Он бы ее ударил, если б он не знал, что бить девочку было подло; а Том Теливер решился никогда не делать ничего подлого.
Магги стояла в недоумении и ужасе, между тем, как Том встал с рода бледный и ушел прочь от развалин своей погоды; Люси глядела молча, как котенок, переставший на минуту лакать.
– О, Том! – сказала Магги, наконец, идя навстречу ему: – я не думала опрокинуть ее, право, право, я не думала.
Том не обратил на нее внимание, но, вместо того, взял две или три горошины из своего кармана и выстрелил ими ногтем большего пальца в окошко сначала без цели, подом с желанием попасть в престарелую муху, бессмысленно гревшуюся на солнышке, совершенно наперекор всем законам природы, которая выдвинула Тома, с его горохом, на погибель этого слабого создание.
Таким-образом утро томительно тянулось для Магги, и постоянная холодность Тома во время прогулки их мешала ей наслаждаться свежим воздухом и солнечным сиянием. Он позвал Люси посмотреть на недостроенное птичье гнездо, без малейшего желание показать его Магги; он сделал ивовый хлыстик для себя и для Люси, не предлагая такого же Магги. Люси – сказала: «может быть Магги хочется хлыстика», но Том как будто не слыхал.
Вид павлина, распустившего свой хвост на заборе гумна, когда они достигли Гарум-Ферза, на время облегчил, однако ж, ее ум от всех печалей. Это было только началом великолепных диковинок, которыми они пришли любоваться в Гарум-Ферз. Вся живность на этой ферме была чудесная; здесь были хохлатые цесарки с пятнышками, фрисландские куры с перьями, завернутыми в противную сторону, гвинейские куры, ронявшие свои красивые перышки, зобатые голуби и ручная сорока, даже козел и удивительная собака на цепи, полубульдог, полуборзая, огромная, как лев; потом здесь были везде белые палисады, белые калитки, блестящие флюгера всех рисунков, дорожки, красиво выложенные камешками – все было необыкновенно в Гарум-Ферзе, и Том думал, что даже необыкновенная величина жаб была только следствием этой общей необыкновенности, отличавшей владение дяди Пулета, джентльмена фермера. Жабы, платившие ренту, естественно были поджары. Что касается дома, то он был не менее замечателен; он состоял из корпуса и двух флигелей с башнями и был покрыт ослепительною белою штукатуркою.
Дядя Пулет видел из окошка, приближение ожидаемых гостей и поспешил снять запоры и цепи с парадной двери, которая постоянно оставалась в этом осадном положении, из опасение бродяг, чтоб они не польстились на стеклянный ящик с чучелами птиц, стоявший в передней. Тетка Пулет также появилась у дверей и, как только послышался голос сестры, – сказала:
– Постойте, дети, ради Бога, Бесси, не допускайте их к порогу! Эй, Сали! принеси старый половик и пыльное полотенце вытереть им башмаки.
Половики у парадного входа мистрис Пулет вовсе не для того были назначены, чтоб обтирать ноги; самая скобка имела своего представителя, исполнявшего ее грязную работу. Том особенно восставал против этого вытирание ног, которое он считал всегда недостойным мужчины. Он чувствовал, что это было началом неприятностей, с которыми было сопряжено посещение тетки Пулет, где он раз принужден был сидеть с сапогами, обернутыми в полотенца – факт достаточно опровергающий, чересчур поспешное заключение, будто пребывание в Гарум-Ферзе доставляло большое удовольствие молодому джентльмену, любившему животных, то есть любившему бросать в них каменьями.
Следующая неприятность относилась до его спутниц: это был подъем на полированную дубовую лестницу, ковер который был свернуть и спрятан в порожней спальне. Подъем по ее блестящим ступенькам мог бы служить в варварские времена испытанием, после которого только одна незапятнанная добродетель оставалась совершенно-невредимою. Привязанность Софи к этой полированной лестнице навлекала ей горькие упреки со стороны мистрис Глег; но мистрис Теливер не отваживалась делать никаких замечаний, считая себя только совершенно счастливою, когда она с детьми достигала совершенно благонадежно нижнего этажа.
– Мистрис Грей, Бесси, прислали мою новую шляпу, – сказала мистрис Пулет трогательным голосом, когда мистрис Теливер поправляла свой чепчик.
– Неужели, сестра? – сказала мистрис Теливер с видом большего участия. – Ну, как она вам нравится?
– Вынимать, да укладывать вещи – только портить их, – сказала мистрис Пулет, вынимая связку ключей из кармана и смотря на них пристально. – Но жаль будет, если вы уйдете не увидев ее. Почем знать, что не может случиться.
Мистрис Пулет тихо покачала головою на это последнее замечание, которое заставило ее решиться выбирать один ключ.
– Боюсь, хлопотно вам будет доставать ее, сестра, – сказала мистрис Теливер: – а хотелось бы взглянуть, какое она вам сделала тулье.
Мистрис Пулет встала с меланхолическим видом, отперла одну половинку очень блестящего шкафа, где, пожалуй, вы могли бы поспешно подумать, находилась новая шляпка. Не тут-то было. Подобное предположение мог бы сделать человек только очень поверхностно знавший все обыкновение семейства Додсонов. Мистрис Пулет искала в этом шкафу вещь, которую легко было спрятать между бельем: это был ключ от двери.
– Вам придется идти со мною в парадную спальню, – сказала мистрис Пулет.
– Дети могут идти с нами, сестра? – спросила мистрис Теливер, которая видела, как этого хотели, Магги и Люси.
– Пожалуй, – сказала тетка Пулет в раздумье: – оно будет вернее, если они пойдут с нами, а то они станут здесь все трогать, если их оставить.
Итак, они отправились в процессии вдоль блестящего скользкого коридора, мрачно освещенного через полукруглое окошко, подымавшееся над закрытой ставнею: действительно, это было очень торжественно. Тетка Пулет остановилась, отперла дверь, открывавшуюся во что-то еще более таинственное, нежели самый коридор: это была темная комната, в которой внешний свет, слабо проникавший, обнаруживал какие-то трупы, окутанные белыми саванами; все прочие предметы, ничем непокрытые, стояли вверх ногами. Люси ухватилась за платье Магги, и сердце Магги било тревогу.
Тетка Пулет отворила одну половину ставень и потом отперла гардероб с меланхолическою расстановкою, которая была совершенно под стать погребальной торжественности целой сцены. Усладительный запах розовых листьев, выходивший из гардероба, придавал особенную приятность процессу распаковывание, хотя появление шляпки из-под массы листов чайной бумаги не произвело достаточного впечатление на Магги, ожидавшую чего-то сверхъестественного. Но немногие вещи озадачили бы так мистрис Теливер; она оглядывала шляпку кругом в продолжение нескольких минут в глубоком молчании и потом – сказала трагически:
